Александр Спешилов - Бурлаки

— Даже папиросы держит мать игуменья, — рассказывал Колокольников, — и николаевскую водочку, а сукна — так всему вашему войску хватит на портянки.

Колокольников подробно объяснил нам, где у чехов комендатура, казарма, где посты, и в заключение предложил:

— Освободить надо святое место от иноплеменников, благодарственный молебен отслужу.

— Святое-то гнездо надо ко дну пустить, — заявил Бородин, — а задержанных в монастырском подворье освободить придется.

— Неужели ты без приказа командира отряда решишься сделать налет на монастырь? — спросил Охлупин.

— Там сейчас восемь солдат, а пока мы будем ездить в отряд да обратно, станет сотня, — возразил Бородин. — Отдать концы — и на всех парах в гости к христовым, невестам!

Под вечер мы просочились в монастырский поселок и всех солдат захватили живьем без единого выстрела. Сумел скрыться только сам комендант, которого я утром видел в церкви.

На наши и монастырские подводы монашки и пленные грузили продовольствие и трофейное оружие.

Вдруг выяснилось, что нигде нет ни Охлупина, ни Чудинова.

— Сбежали, шкуры! Удрали вместе с комендантом. Ведь рядом-то чехословацкий полк. Ну да ладно! Хоть Россия и велика, а ни один предатель от нас не скроется. В земле найдем, — заявил Бородин. — Все гады получат по заслугам.

Пришлось быстро выехать из монастыря.

На возу со мной сидел пленный словак. Он часто курил, и, когда подносил спичку к трубке, его рука дергалась, на лице дрожали мускулы. Я спросил:

— Ты кто такой?

— Работный человек. Фабрика, — ответил он по-русски.

— Как попал в Россию?

Словак рассказал, что он был в плену в Сибири. После революции пленные хотели ехать на родину, а большевики, дескать, не пустили, и чехословаки стали воевать с большевиками.

Я как мог объяснил, что это неправда, что враги революции вроде генерала Гайды да английские и американские капиталисты обманули простых солдат и втравили их в войну против русского трудового народа…

Внимательно слушал меня пленный и о чем-то тяжело думал.

Рискуя до смерти загнать лошадей, мы без остановок мчались по лесу. Стали раздаваться голоса:

— Пристрелить пленных, чтобы легче было.

Бородин отцепил от пояса гранату, вставил капсюль и предупредил:

— Если будете бить пленных, гранату брошу! Чтобы я больше не слышал таких разговоров. Надо различать, кто пленный, а кто гад!

Когда мы приехали в лагерь, партизаны окружили обоз и с любопытством разглядывали пленных.

— Немцы, должно быть, или англичане?

— Какие немцы! Я немцев знаю, а таких не видывал.

— Вон чего бедняга на ноги-то намотал…

Мы собрались у Меркурьева и доложили командирам о выполнении задания. И как хохотал Меркурьев, когда я рассказал о похождениях монастырского попа! А Панин сидел у печки, курил монастырские папиросы и хмурился.

— Ни одному царскому офицеру верить нельзя. И поп Федька продаст за милую душу. Эх, мало я перебил их, сукиных сынов.

После доклада я пришел в свою землянку и с наслаждением растянулся на койке, убранной пихтовыми ветками.

Только-только начал засыпать, как за дверью раздались крики. В одной рубашке я выскочил из землянки. Оказывается, задержали дезертира. Захватив порядочный запас продовольствия, один из партизан пытался уйти в лес.

Дезертир предстал перед Паниным.

— Чем недоволен? — спросил его Андрей Иванович.

— Воевать не желаю. Была надежда на поручика Чудинова, да обманулся я в ем. Сам убежал, а меня оставил…

— Какое ты к нему имеешь отношение?

— В пятнадцатом году у него в денщиках состоял…

Его расстреляли перед строем.

— Холуя уничтожили, а хозяева улизнуть успели, — сокрушался Панин.

Отряд все время пополнялся. К нам выходили из лесов коммунисты и советские работники северных уездов, отрезанных наступающей армией Колчака, бойцы 29-й стрелковой дивизии, разбитой белыми. Нам стало тесно на кордоне. Мы перебрались в поселок женского монастыря.

Наши боевые группы «гуляли» далеко за пределами партизанского района и обильно снабжали отряд оружием и боеприпасами.

Война перекинулась в Вятскую губернию, а мы сидели, как говорил Панин, на загривке у Колчака.

В начале января нашей разведке удалось связаться со штабом 29-й дивизии, и отряд включился в общий план разгрома колчаковщины.

Ефимов получил приказ освободить село Успенское.

Отряд выступал в полночь. Командиры выводили бойцов на площадь. После переклички они рассаживались по подводам и взвод за взводом выезжали из монастырского поселка.

Пришла и моя очередь. Я сел с Меркурьевым. Когда выехали за околицу, к нам бросился какой-то человек. Не успев вскочить в розвальни, он упал на дорогу, схватился за веревочную решетку розвальней и потащился волоком. Меркурьев по-медвежьи схватил его за шиворот и втащил на сани. Бедняга расправил воротник, и на нас глянула бородатая физиономия монастырского попа Колокольникова.

— Ты что придумал? — заворчал Меркурьев. — Мы не на богомолье поехали, а воевать.

— И я с вами. Без красных оставаться в монастыре боязно. Старухи за молитвы во здравие Советской власти мне глаза выцарапают. Я вам не помешаю. У меня и оружие имеется. — Колокольников вытащил из-под полы старинный «бульдог» с огромным барабаном и направил его на Меркурьева.

— Убери пушку, долгогривый. Где взял?

— У чехов на кагор выменял.

— Что же с тобой делать? — опросил Меркурьев с недоумением.

— А ничего… Поеду с вами и буду воевать… Жизнь моя бестолковая. Ховрин знает. Отец был захудалый дьякон, семья — семеро ребят. Сам я с детства пошел в люди. Учился в ремесленной школе, работал кровельщиком, столяром, матросом, чертежником. В семнадцатом попу тал нечестивый — стал я сдавать экзамены на священника. У нас от отца к сыну переходила в наследство фисгармония, я Сашке уже рассказывал, — и отец завещал ее мне, старшему сыну, если я выйду в попы…

— Где же, Федя, твоя фисгармония? — спросил я. — Я что-то у тебя ее не видел.

— Нету. Когда я держал экзамены на священника, братья променяли ее на хлеб… Не гоните меня.

— Ладно, сиди! — согласился Меркурьев. — По-моему, ты, отец Федор, просто недотепа.

— Верно! — согласился Колокольников. — Мы с Александром Ховриным вместе на брандвахте бурлачили. Увидел я его нынче — душа перевернулась. У всех есть в жизни цель, у Сашки есть, у тебя, у многих. А у меня ничего нет. Решил я снять с себя священнический сан.

Отряд остановился за полверсты от Успенского. В тишине, проверив оружие, партизаны на лыжах один за другим исчезали в ночной темноте.

Нашей группе, под командованием Меркурьева, выпала задача уничтожить полковую штаб-квартиру.