Андрей Серба - Полтавское сражение. И грянул бой

— Вижу, — бросил Константин, хотя, погруженный в раздумья, последние несколько минут не наблюдал за сражением. — Раненых подобрали?

— Первым делом... своих и русских. Собрали, перевязали, каждому по доброму кухлю горилки налили для облегчения мук.

— Добре. Какое ближайшее к нам местечко? Царичанка? Вели отправить русских раненых в него. А наших следует вначале доставить в Переволочну, а потом на Сечь. Сколько взято пленных?

— Поначалу было чуть больше двух сотен. Но после того.... как не стало среди них иноземцев и солдат, что принимали участие в походе на Дон против атамана Булавина, осталось 154.

— Прикажи кормить их наравне с казаками. Сдается мне, что силенки им ох как пригодятся...

После черной рады в Запорожье Гордиенко той же ночью отправил крымскому хану через перекопского койманана [57] Койманан — начальник канцелярии хана, личный писарь высокотитулованного вельможи (мурзы, бея, калги) грамоту, в которой сообщал, что «все казаки, кроме одного, дали слово держать сторону швецкую и Мазепину». В конце грамоты он писал, что у хана и сечевиков сегодня общий враг, поэтому «все конечно имеют ставши посполу с ними, ордою, при Мазепе Москву воевать». Однако хан и его визирь Калват-Улан прекрасно понимали, что между обещаниями и делами огромная разница, поэтому появление в Бахчисарае пленных русских солдат будет хорошим дополнением к грамоте. Что может быть лучшим доказательством, что Сечь уже скрестила оружие с Москвой, причем сделала это весьма успешно!

Неплохо будет продемонстрировать русских пленных и перед королем Карлом, с которым Гордиенко намерен лично встретиться, желает того Мазепа или нет. Поэтому пленников нужно разделить на две группы, одну из которых сегодня же отправить в Крым...

Казаки Гордиенко приближались к Переволочне, когда прискакавший командир головного дозора сообщил ему, что навстречу их колонне движется отряд запорожцев, походный атаман которого предлагает кошевому устроить общий привал и поговорить о делах.

— Велик ли отряд? Что в нем за казаки? Кто его атаман? — первым делом поинтересовался Константин.

— Казаков от семисот до восьмисот сабель. Все конные, без обоза, поклажа в саквах и на вьюках. Атаманствует над ними куренной Данило Сулима. Большинство казаков те, что в прошлом году ходили с ним в набег на турецкое побережье, и гуляйпольские «гниздюки».

— Добрые хлопцы и те и другие, — заметил Константин. — Но какой леший и куда погнал их в дорогу? Никто из встреченных казаков об этом не обмолвился?

— Никто — в дозор говорунов не посылают. Наверное, имен но об этом и желает говорить с тобой атаман Сулима. На мою думку, путь его казаченек вряд ли совпадает с нашим.

— Так мыслю и я. Поэтому встреча нашего отряда с сулимовским нам ни к чему. А вот послушать самого атамана мне будет нелишним. Скачем к нему.

— Какой конвой взять? Сотню, две?

— Для конвоя достаточно тебя одного. Куренного Данилу я хорошо знаю и уверен, что встретимся и разойдемся мы с ним миром. Хоть разные у нас дорожки, однако свара, а тем паче бой промеж его и моими казаченьками не нужен нам обоим. Разве я выступил в поход против него, а он против меня? Нет. А из того, что мы хотим отучить москалей совать нос на Запорожье, а он задумал намылить холку шведам-латинянам, вовсе не следует, что мы должны пускать кровь друг другу. Сечевики — вольные люди, за пределами Сечи каждый волен поступать как хочет, и никто не вправе мешать ему в этом. Запорожье — наш общий дом, все мы — браты, и москали вкупе со шведами не стоят того, чтобы из-за них мы враждовали между собой и ослабляли Сечь распрями.

— Прежде всегда было так, батько. Для истинного сечевика превыше всего Сечь и други-браты, а все остальное — дело десятое.

— Так будет и сегодня. Для рода Сулимы Сечь — мать родная, и Данило не нарушит главного ее закона, благодаря которому Сечь выживала при самых тяжких испытаниях! Что бы вокруг ни происходило, запорожцы никогда не поднимали оружия один на другого.

— Дай Господь Сулиме твой разум, батько.

— У него имеется свой, друже, и не хуже моего. Сейчас убедишься в этом...

Сулима с несколькими старшинами встретил Гордиенко невдалеке от головы своей колонны. Его широкоскулое лицо улыбалось, черные усы выделялись на едва тронутом легким загаром лице, лохматая шапка брошена на луку седла, и бритая голова с длинным, закрученным вокруг левого уха оселедцем подставлена ласковому южнорусскому мартовскому солнцу.

— День добрый, батько кошевой, — приветствовал он Константина. — Дошла до меня чутка, что ты вдрызг разнес при Царичанке москалей. От души поздравляю.

— Всего доброго и тебе, атаман. За поздравление благодарен, хотя чего удивительного, что наши славные сечевики побили клятых москалей? Разве когда бывало иначе? Но отчего привечаешь меня в седле? Джура сказал, что ты собирался устроить с моими казаченьками совместный привал. Я с собой по такому случаю даже кисет добрячего тютюна прихватил, чтобы за люлькой вести беседу. Выходит, напрасно?

— Кисет тютюна еще никому не был обузой. А люльку засмолить можно не только на привале, но и в седле. От совместного привала я действительно решил отказаться. Подумал, что ты, батько, после тяжкого боя поспешаешь в Переволочну, да и мне время дорого. А поговорить можно и без привала. Не так ли?

— Так. Что желал бы сказать или узнать от меня?

— Хотел бы посоветоваться с тобой, батько, по одному делу, на мою думку, весьма важному для Сечи. Объявила «черная» рада Москве войну, разбил ты царских солдат под Кобеляками и Царичанкой, но ведаешь ли, как сложится война между Россией и Швецией дальше? Вдруг верх в ней одержит не король Карл, а царь Петр? Царь — владыка злопамятный и суровый, припомнит своих порубанных под Кобеляками и Царичанкой солдат не только тебе, но и Сечи. А в гневе царь Петр необуздан и беспощаден.

— Волков бояться — в лес не ходить. А на суровость царя Петра Сечи начхать! Она пережила суровых королей, и суровых султанов, повидала и суровых московских царей. Ни одного из них уже нет, а Сечь была, есть и будет.

— Не сомневаюсь в том, батько, и разговор веду о другом. Допустим, победит не царь Петр, а шведский король с Мазепой, твои друзья-союзники. Тогда уже они припомнят Сечи, что часть казаченек с атаманом Сулимой выступила против них, и пожелают рассчитаться с ней за это. А король с Мазепой в лютости не уступят русскому царю. Вот и получается, что кто бы ни победил в войне — Швеция или Россия, — у нее будет причина явиться на Сечь с расправой. Неужто мы позволим подвергнуть родное для всех нас гнездо такой опасности?

— Не хотелось бы. Ты верно сказал, что судьбу Сечи, когда в войне между царем Петром и королем Карлом выявится победитель, станет решать уже он, а не рада или мы с тобой. Однако это произойдет лишь в случае, ежели мы, сечевики, заранее сообща не позаботимся, чтобы отвести от Сечи беду при любом исходе войны Швеции с Россией.