Роберт Грейвз - Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона.

— Я старался изо всех сил, потому что сюда никто не приходил, кроме четырех человек с судебным распоряжением от Комитета Секвестра в графстве Оксфордшир, расположенного в Вудстоке. Три клерка, составлявшие списки и оценивавшие ваши вещи, а четвертый — дворянин, член Комитета. Он протестовал, говоря, что они слишком высоко оценивают вещи, и тогда они снижали цену. Снаружи его ждал брат. Я его не пустил в дом, потому что у него не было позволения на вход, хотя именно он покупал, а потом забрал все вещи…

Бедный отец с ужасом воскликнул:

— Что ты говоришь, добрый человек? Все было куплено и увезено?

— Конечно, сэр, — радостно подтвердил Ферр. — Они полностью очистили дом, жаль, что здесь не было моего господина сэра Роберта, все задарма продали — ведь был всего-то один покупатель, господин Томас Эпплтри и действовал он от имени собственного брата. Я никого внутрь больше не пускал, как мне и было приказано. Я уверен, что сэр Роберт хотел бы купить ковры и кресла, столы и изголовья кроватей, комоды и посудные буфеты по такой низкой цене или даже в два раза выше, потому что тогда ему было бы легче сдавать дом на более выгодных условиях. Да и постельное белье не помешало бы ему.

— Ты говоришь, что они забрали все? — переспросил бедняга отец. Казалось, он был в столбняке. — Бог мой! Как же они все увезли?

— Очень просто, сэр, на ваших четырех повозках, которые они тоже купили. Кроме этого, они забрали две ваши старые кареты и большую телегу. Они увезли с собой свиней, овец и весь скот, домашнюю птицу и даже доски. Но они не смогли сразу забрать с собой бревна. Они за ними еще вернутся. Мне кажется, что общая цена была 335 фунтов, и господин Эпплтри заплатил клерку двадцать шиллингов залога.

— Когда произошла эта распродажа?

— В понедельник на прошлой неделе. Двадцать второго июня.

— Но это было до того, как были подписаны условия сдачи и в соответствии с условиями генерала Фейерфакса по закону нельзя было секвестировать мои вещи.

— Я ничего не могу сказать, — заметил Ферр. — Мне приказали, я и подчинился. Джентльмен Эпплтри был со мной весьма любезен и даже подарил мне десять шиллингов, хотя я и не впустил его брата в дом. Теперь, сэр, уходите. Вам здесь нечего делать. Дом пуст. Кроме моей постели и горшка для варки пищи здесь ничего нет. Если станете жаловаться, вам следует обратиться к закону,

Можно сказать, все, что продавалось так второпях и втайне, на самом деле стоило, как минимум, в три раза больше. Но за этим последовало худшее. В отсутствие отца солдаты парламента пасли коней на его пастбищах — около трехсот коней, и после них не осталось травы для сена, а старик Ферр не принял у них расписки за съеденную траву, которые они ему предлагали, сказав, что это не его дело, а отряд уехал.

У нас секвестировали земли в Витли, отец был в ужасе, потому что боялся, что на свет Божий всплывут его махинации с арендой. Вот что я узнала в последнее время об этих землях. Отец сдал их в аренду, как я уже писала об этом своему кузену сэру Эдуарду Пауэллу за триста фунтов. Земли арендовались у колледжа Всех Душ с 1626 года, и этот год был годом моего рождения. В 1634 году отец возобновил аренду, но не вернул колледжу бумаги, ставшие недействительными. Спустя четыре года он передал аренду Ричарду Бейтману и получил от него двести фунтов, а на следующий год, не зная, где достать деньги, он передал старую недействительную бумагу об аренде Джорджу Хирну сроком на тридцать один год и получил от него триста сорок фунтов, а мистер Хирн позволил ему арендовать эту землю за сорок фунтов в год. Это, безусловно, было мошенничество, но отец надеялся заплатить господину Хирну и тем самым перестать мошенничать. Спустя два года, решив, что пусть лучше его повесят за то, что он украл не ягненка, а целую овцу, отец снова отправился в колледж Всех Душ, где работали люди с короткой памятью, и там подкупил клерка, чтобы тот подправил официальные бумаги. После чего, не вспоминая об аренде, возобновленной для него в 1634 году, и о его прежних делах с господами Бейтманом и Хирном, отец принес в колледж старый и недействующий договор об аренде, который до тех пор оставался у него и был датирован 1626 годом, и просил, чтобы его обновили. На него наложили небольшой штраф, и новый клерк с удовольствием представил ему новую аренду, не зная, что она уже была возобновлена в 1634 году, и именно эту, ничего не стоящую бумажку, он передал своему родственнику сэру Эдуарду Пауэллу за триста фунтов. Таким образом, от подобных махинаций он стал богаче на восемьсот фунтов, передавая в аренду землю никогда ему не принадлежавшую, и кроме того, получал с нее урожай.

Что касается старых фриголдерных земель в Витли, их тоже секвестировали, и тут все было не так просто. Мой отец не сообщил моему мужу, который имел на них главное право по договору о купле-продаже, что они уже были заложены Эшворту на девяносто девять лет. Что еще хуже, — весь лес, находившийся в лесном складе в Форест-Хилл на пятьсот фунтов был именно тем лесом, который купили братья Эпплтри, но еще не успели увезти, и кроме того, еще много леса лежало в рощах Форест-Хилла и в Стоу Вуде, а множество бревен украл у отца сам парламент. Жители города Банбери написали петицию и пожаловались, что половина их города была сожжена, и часть церкви и колокольни были разрушены, и далее они заявляли, что в доме некого господина Пауэлла есть бревна и доски, а дом расположен возле Оксфорда, и просили разрешения взять этот лес для ремонта города и церкви.

Им позволили это сделать, и мой отец остался голым и босым. Поскольку он поссорился с дядюшкой Джонсом, ему некуда было приклонить голову: Арчедейлы и Моултоны были разорены войной, многие погибли, и ему было некуда поехать и не к кому обратиться за помощью, у него было ужасное положение; отцу пришлось до конца испить чашу унижения и приехать в Лондон, прося милости у нас в доме в Барбиконе.

Вечером 4 июля 1646 года я шила льняные рубашки для малыша. Окно было открыто, чтобы впустить прохладный ветерок, уличный певец пел балладу, которую я знала с детства:

Внезапно песня прервалась. Я выглянула в окно и увидела повозку у соседних ворот. На ней были сложена пара сундуков, пара-тройка вещевых мешков и немного мебели. Человек в солдатской форме сидел на кожаном сиденье возницы. Рядом с повозкой стояло человек десять, в основном дети, очень грязные, в потрепанной одежде. Молодая девушка набросила на лицо желтую вуаль. Она о чем-то спросила уличного певца, тот указал ей на наш дом, а возчик развернул повозку к нашим воротам. Двое мужчин подняли солдата с сиденья, и мне стало его жаль, потому что он не мог ходить. Вдруг у меня защемило сердце, потому что я узнала этого солдата — это был братец Джеймс, а группа людей рядом с ним — была моей семьей. Я очень близорука и не сразу узнала их, они все были в грязной, потрепанной одежде.