Норман Мейлер - Вечера в древности

Каждое утро она рисовала для себя новый талисман на папирусе, приобретенном накануне днем евнухом Кики, которому она доверяла более других, имя этого евнуха означало масло касторовых бобов. Притом это было женское имя, но какая разница — евнуха можно назвать как угодно. Касторовое-Масло было столь же подходящим именем, как и имя ее второго любимца — Себека из Саиса, названного так по причине его прискорбного сходства с крокодилом. Прислуживая ей во время утреннего обряда, эти два евнуха так смотрели друг на друга, что можно было подумать — крокодил боится, что его зажарят в касторовом масле. Такой благоговейный страх внушала Медовый-Шарик. Ведь эта женщина могла зачаровывать змей, которых она держала в своем доме, всего лишь движением своих тяжелых рук, которые сами были так похожи на больших змей, или известными ей магическими словами. Именно эти последние она использовала, чтобы вызывать духов, поскольку, как она объяснила мне позже, никакой дух не может устоять перед своим Тайным Именем — ведь он слышит его так редко».

«Мне знакомы многие описания духов, что окружают нас, сказал — Птахнемхотеп, — но в твоем рассказе они предстают какими-то странными птицами или зверями».

«Маатхерут не раз повторяла, что наши мысли, смешиваясь с дыханием Богов, становятся некими существами. И хотя они и невидимы, но все равно твари. Некоторые духи даже живут вместе, как птицы одного семейства, или объединяются и становятся такими же сильными, как войска. Они могут собираться во множестве, подобном горам или великим городам на реке».

«Это правда, — сказала Хатфертити. — Я испытывала чувства столь властные, что они будут жить еще долго после того, как меня не станет». — И она взглянула на Фараона, раскрыв всю глубину своей способности выказать подобное чувство.

«Да, — сказал Мененхетет, — для тех, у кого сильные чувства, создать несколько духов — не редкость. Однако, сотворив их однажды, мало кто из нас в состоянии отозвать их обратно. Дело в том, что мы не знаем Тайного Имени. А вот Маатхерут имела власть приближать и отдалять духов, зная, какие вещества при этом надо употреблять. Можно сказать, что она умела выбрать между кровью быка и кровью лягушки. В то время как слышать чужие мысли в тот самый момент, когда они только возникают, — царский, даже Божественный дар, Медовый-Шарик знала, как в одиночку путешествовать по тем невидимым рекам, которые образуются из мыслей всех нас. Когда во время своей второй жизни я был жрецом, то научился приближаться к той могучей силе, что поднимается к небесам, в то время как слуги Амона и те, кто присутствует на церемонии, совместно постигают Сокрытого. Когда мы плывем по водам общей молитвы, наши мысли столь же схожи, как маленькие волны на реке. Жрецы таким образом могут служить кормчими на судне своего большого храма.

У Медового-Шарика не было постоянных посетителей ее храма, на которых можно было бы опереться. Однако она знала, как вызывать отдельных духов и побуждать их, чтобы они призывали других.; Должен сказать, что трудилась она усерднее любого жреца».

«Расскажи нам тогда о тех чудесах, которые она творила», — сказал Птахнемхотеп.

Мененхетет семь раз коснулся головой своей руки. «Я не говорю об истинных чудесах того века, который, возможно, знал битвы Хора с Севера и Хора с Юга. Нет, вместо этого я расскажу Тебе о Садах Уединенных и о ее доме с садом в них. Дом был небольшим по меркам Уединенных, за пределами гарема располагался Дворец и все храмы Усермаатра.

Итак, чтобы должным образом оценить работу Медового-Шарика, ее нужно сравнить с огромным числом молитв, которые возносили жрецы. Какая полноводная река духов постоянно текла между Усермаатра и славным солнцем Амоном-Ра.

Тогда как Медовый-Шарик отправляла лишь свои обряды. Однако она занималась ими большую часть дня, а иногда и за полночь. Порой, когда я являлся к ней ночью, она пребывала в комнате, где держала свой алтарь. Много времени могло пройти в соблюдении чистоты ритуала, прежде чем я мог заговорить. Все это время она не делала ни одного несовершенного движения, и если вы спросите, что я имею в виду, то я не смогу вам сказать ничего, кроме того, что треугольник, который она чертила иногда в воздухе острием тонкой палочки, оказывался не обыкновенным треугольником, но на моих глазах был готов вспыхнуть языками пламени. Когда она произносила заклинания, в ее голосе слышались звуки открывающихся и закрывающихся дверей, падения огромных камней на плоские ложа других камней, скольжения ящериц и хлопанья крыльев, как бывает, когда множество птиц вдруг одновременно взмывает в небо. Вздох ветра входил в ее грудь, когда она делала глубокий вдох, а когда она говорила, рычание льва выходило из ее горла, однако все это было всего лишь частью ее привычной работы, у нее было много других дел. Так, на огнях ее алтаря стояли горшки, и составляющие зелья, предназначенные для закладывания в эти горшки, должно было укрепить магическими словами. Иногда, готовясь к обряду, она проводила весь день за чтением отрывков из свитков папирусов, которые Касторовое-Масло или Крокодил приносили ей из хранилищ рукописей храмов, и она делала выписки на свой собственный папирус. Из всех маленьких цариц она была единственной, кто мог писать так же хорошо, как Главный Писец, иногда я брал некоторые из тех старых храмовых свитков и разворачивал их листы, выпуская на волю пребывавших в них маленьких птичек, и папирус говорил мне о многом, чего я не могу назвать, — настолько сильными были мысли, содержащиеся в нем.

Наблюдая за тем, как она пишет, я думал обо всех знакомых мне маленьких писцах, занятых подобным трудом, и поражался силе этого действия, и спрашивал себя: отчего столь тщедушные люди наделены такой великой способностью обращаться к Богам, несмотря на то что, когда они, большинство из них, говорили, их голос никогда не был голосом Истины, но всегда ломким, как тростник, скрипучим голосом. Однако те слова, что они наносили на папирус, обладали властью вызывать силы, покоившиеся в молчании. Таким образом, они могли взывать к силам, которые пребывают вне досягаемости того, кто обладает голосом Истины. Ведь говорить — значит оскорблять силу молчания.

Она уважала эту силу. Однажды я увидел на внутренней стороне ее предплечья две ранки — маленькие надрезы, сделанные в одном направлении рядом друг с другом, — это она наказала себя за то, что произнесла слово, когда поклялась хранить молчание. В другие дни она разговаривала, но не упоминала себя. Собираясь обедать, она говорила слугам: „Начался обед". При необходимости она могла пожелать жить вне своего тела, словно находиться вне покоя, перемещаться из своего тела в свой Ка, так что ее Двойник мог выходить и глядеть на нее.