Норман Мейлер - Вечера в древности

„Передай Медовому-Шарику, что Я оставлю места для нее, ее родителей и одно для ее сестры. Не больше. — Она отвернулась от зеркала и взглянула прямо на меня. Словно на слугу. — Приятных снов", — сказала Она. Я их не увидел».

«Я увидел Пепти на следующее утро в Широком Дворце. Он стоял по другую сторону Трона в ряду сановников, ожидавших возможности обратиться к Царю. Поэтому на вопрос в его глазах я мог лишь кивнуть. Мне пришлось ждать вечера, чтобы увидеться с ним у Хебит Хепер — возвышенное название, данное маленькими царицами провалу в стене, где я разговаривал с Пепти. Какая насмешка — Дыра Жука, Дыра Превращений. Потому что при ее посредстве не происходило никаких превращений. В лучшем случае обмен несколькими произнесенными шепотом словами между колесничим и маленькой царицей.

С помощью палочки Пепти протолкнул мне пакет от Медового-Шарика, обернутый в полотно и пахнущий благовониями. Он был длиннее и уже, чем ее аккуратно спеленутый пальчик, и запахи, исходившие от него, были мне совершенно незнакомы.

По возвращении я увидел Охранника Визиря, ожидавшего за дверьми Ее Тронного Покоя, а сам Визирь беседовал с Нефертари внутри. Это посещение привело Ее в самое любезное расположение духа. Впервые за много месяцев он появился в Ее Дворце, поэтому, представляя меня, Она слегка подшутила над ним: „Это Казама — Мой Визирь", — сказала Она. Он выслушал Ее замечание с большим вниманием. В обязанности этого человека входило наблюдение за изменчивым счастьем других, подобно тому как рулевой на реке внимательно следит за переменами ветра, и он поклонился, бросив на меня взгляд, который обещал предстоящие нам беседы. Затем он ушел, и тогда Она сказала: „Этот человек не делает много ошибок. Надеюсь, то же можно сказать и о тебе". Она взяла мой маленький сверток. В нем был кусок папируса и прядь светлых волос. Она с недовольным видом подержала в руке этот последний предмет. „Они такие же жесткие, как бычий хвост, — сказала Она и принялась читать папирус. — Что ж, — заметила Она, — это и есть волосы с бычьего хвоста, — и заглянула немного дальше. — Черные волосы, — прочла Она из папируса, — благословленные словами-силы, а затем отбеленные. По мере того как черные волосы становятся светлыми, светлые волосы выпадают. — И тут Она вскрикнула от омерзения. — Взгляни, — сказала Она, указывая на небольшой темный высохший потек на папирусе, — это не воск, а мертвый червяк! Она пишет, что Мне надо смешать это со Своей помадой и с этим спать. Спать с этим червем в Моих волосах и бычьим хвостом под кроватью. Нет, — сказала Она, прочтя дальше, — под Моим подголовником. Мне дурно".

Она выглядела не вполне здоровой. Я постарался Ее успокоить. Я объяснил, что любое колдовство, достаточно сильное, чтобы извлечь корни врага, не может не причинить значительного беспокойства. Невозможно наслать на кого-то такую болезнь, не пострадав от этого до некоторой степени самому. Я не спросил Ее, отчего, раз уж Она смогла столь искусно воспользоваться отправлениями Усермаатра, что разбила Его голову о камень, в этом случае Ей так невыносимо поступиться Своей чистоплотностью. Я, однако, все понимал. Женщина испытывает больший страх, используя свою магию против другой женщины, чем когда она вредит мужчине. Я не осмелился сказать даже о последних наставлениях, данных мне Пепти. Каждый вечер на протяжении семи дней, из которых этот был первым, я должен ходить к Хебит Хепер за новым свертком. И каждую ночь Нефертари будет получать новое послание.

И действительно, на следующую ночь все было еще хуже. Ей было сказано взять жесткие, как щетина, светлые волосы, которые Она держала под подголовником в первую ночь, и теперь во сне держать их в руке. На третью ночь Ей пришлось положить их в мешочек и обвязать вокруг Своего живота, на четвертую — вокруг Своей шеи. И, будьте уверены, на седьмую — Она спала с ними между бедер и возмущалась уже меньше. Магия оказывала сильнейшее воздействие.

К тому времени при Дворе уже не было никого, кто бы не слыхал про страдания Маатхорнефруры и ужасную рвоту, поразившую Ее желудок. На пятое утро я сам видел Ее. Царь держал Ее в объятиях, а Ее тело то скручивалось, как у змеи, то резко распрямлялось, скручивалось и распрямлялось, а тем временем Царский Лекарь держал золотую миску у Ее рта. Меня попросили выйти из покоя. Я знал, что Золотой Вазе также находилось применение. Она извергалась от корней Своего живота и от корней Своих внутренностей. Позже в тот же день я узнал, что у Нее стали выпадать волосы. Этот слух прошел по Дворцу, подобно водам поднимавшейся реки.

Усермаатра послал за Хекет. Маленькую царицу вызвали из Садов, чтобы сирийка лечила почти сирийку, и Хекет попросила достать панцирь черепахи с берегов Великой Зелени. Лекари и посыльные обошли все рынки Фив, прежде чем разыскали такой редкий предмет, и Хекет кипятила панцирь, пока он не превратился в густое варево, а затем смешала его с салом только что убитого бегемота. Они использовали эту мазь каждый день, но говорили, что Маатхорнефрура уже потеряла Свои волосы.

Нефертари постоянно говорила о Хекет. „Болезнь — сама по себе беда, — сказала Она, — но чтобы за тобой еще ухаживала женщина с лягушачьим лицом — это несчастье. Скажи Мне, Сесуси когда-нибудь любил Хекет? — Когда я кивнул, Она в восхищении покачала головой. — Он — Бог. Лишь Бог может наслаждаться Медовым-Шариком и Хекет. — Она вновь посмотрела на меня. — И в одну и ту же ночь? — Я кивнул. — Он — порождение чресел Сета, — сказала Она с самым веселым видом. — Ты должен рассказать мне все о вас с Медовым-Шариком".

„Я не смею".

„О, Мне ты расскажешь". — Трудно было судить о глубине Ее хорошего настроения.

Я подумал: отчего Нефертари так мало волновала неизменная преданность Усермаатра Маатхорнефруре? Казалось, ужасная болезнь совсем не отвратила Его от Нее. На самом деле Он ни разу не навестил Сады в дни болезни Маатхорнефруры. Однако прекрасное настроение Нефертари так незначительно ухудшилось, что я стал думать — не помешательство ли это, вызванное магией как проявление хрупкого равновесия Маат? Действительно, Н «рерта-ри в те дни стала немного прихрамывать от болей в суставе бедра, и все то время, которое я Ее знал, эта хромота не проходила. Однако, говоря о помешательстве, я не заметил, чтобы эта боль повлияла на Ее хорошее настроение, Она попросту не замечала Ее. Она была Царицей, и Ее мысли были заняты делами более близкими Ее душе. Раз Она даже сказала: „Сесуси будет постоянно уверять в Своей преданности, — тут Она рассмеялась, — но Ему очень легко наскучить. Он останется верен Ей до того дня, когда не сможет больше переносить Маатхорнефруру ни одного мгновения. Тогда Он отошлет Ее, облысевшую и все такое — назад к хеттам, в парике, в голубом парике, и они объявят нам великую войну за нанесенное оскорбление. Аменхерхепишеф обретет славу, вместо того чтобы стареть на Своих малых осадах, а Усермаатра доживет до глубокой старости со Мной. Я еще познаю власть Хатшепсут!" — Говоря это, Она держала меня за руку, и я чувствовал ее лихорадочный жар.