Александр Волков - Два брата (др. ред.)

— Кондрашка, вор, можешь нас убить, а делу твоему все одно пропадать! — гневно выкрикивал Максимов. — С царем не справишься!..

— С царем справлюсь али нет, там видно будет, — спокойно возразил Булавин, — а с тобой вот справился. Отольются тебе слезы невинно загубленных, отплатишь за великие угнетения, что многие годы голытьбе чинил. Ты царской награды за усмирение верхового Дона ждал? Так получи же ее!

Максимову и другим старшинам отрубили головы.

Булавин был избран атаманом войска Донского, но уже чувствовалось, что власть его будет непрочной. Старшинская верхушка была уничтожена, но богатеи затаились и только выжидали момента, чтобы нанести удар.

Новый войсковой атаман действовал неблагоразумно: вместо того чтобы двинуться на север с большой, собранной воедино армией, он стал рассылать своих полковников в разные места, и его разрозненные силы терпели поражения.

Отряд полковника Хохлача шел на Воронеж.

Близ речки Курлак булавинцев встретил капитан Бахметьев с шестьюстами солдатами. У Хохлача было полторы тысячи хоперских, медведицких, бузулукских казаков и много пришлых людей.

Хохлач выстроил войско и поехал перед рядами, громко крича:

— Не робей, хлопцы! Побьем царские полки — пойдем на Воронеж, тюремных колодников выпустим, всех судей, дьяков, подьячих, иноземцев под корень выведем!

— Не подведем, батько Хохлач! — отзывались казаки.

Царские солдаты стояли за речкой ровными шеренгами, взяв ружья к ноге. На штыках играло солнце. Казаки носились взад-вперед по берегу, гикая и свистя; потом, спешившись, подтягивали подпруги, пробовали, легко ли вынимаются сабли из ножен.

Не надеясь на победу, Хохлач попробовал переманить солдат на свою сторону. Он подъехал к речке. Немые ряды смотрели на него не двигаясь и ожидали приказа.

— Эй, солдаты! — закричал Хохлач, приложив трубкой руки ко рту. — Зачем идете донские городки зорить? Мы ни солдат, ни драгун не трогаем! Мы стоим за крестьян, против приказных и воевод! Хотим извести боярскую силу!

По знаку Бахметьева из рядов вышел правофланговый солдат огромного роста, славившийся острым языком.

— Вы, казачишки!.. — За Курлак полетела брань. — Солдат, говорите, не трогаете? А наших пошто перебили? Где у вас совесть была?

— Мы за правду стоим! — отвечал Хохлач. — Коли из нашей земли не уйдете, и вас побьем!

Перебранка продолжалась долго. Тем временем посланные капитаном разведчики нашли брод. Царский отряд в боевом порядке начал переходить Курлак.

Казаки нестройной лавиной понеслись навстречу. Прогремел дружный залп батальона. Многие булавинцы попадали с лошадей. Казаки вертелись вокруг бахметьевского отряда, но со всех сторон наталкивались на штыки.

Передние ряды солдат опустились на колени, чтобы не мешать стрельбе задних. Раздался новый губительный залп…

Поражение булавинского отряда было полным. Три знамени, сто двадцать сходцев и двадцать три казака взял Бахметьев.

Закованные в колодки, в кандалы, связанные веревками в длинную цепь, пленные брели по пыльной дороге к Воронежу. Их конвоировал взвод солдат с заряженными ружьями.

Звенели кандалы, скованные ноги колодников оставляли в пыли глубокие борозды. Конвойные солдаты лениво перекликались между собой…

Под Воронежем по всем дорогам расставлены были виселицы, вбиты в землю высокие заостренные колья. Мучительная смерть ждала пленных.

Казнь булавинцев была назначена на 17 мая. Последнюю ночь осужденные провели без сна.

Наутро заскрипели двери тюремной камеры, вошел офицер, сияя медью ярко начищенных пуговиц и гремя саблей по каменному полу.

Арестанты поспешно встали.

— Господин маеор князь Долгорукий сего шестнадцатого мая отписку получил от всего Донского войска о покорении их власти великого государя, — важно начал офицер. — И того ради случая вам, ворам и изменникам, черкасским казакам и пришлым людям, господин маеор учинение смертной казни приказал отложить до государева указа.

Осужденные обнимались и целовались, многие плакали навзрыд.

Через несколько дней Долгорукий получил царское распоряжение: пленных не казнить.

Петр помиловал приговоренных к смерти потому, что больше не видел необходимости применять жестокие меры. Взятием Черкасска и казнью казацких старшин закончились успехи восстания.

Тех из булавинцев, которые по рассмотрении не оказывались в числе «пущих заводчиков», рассылали в разные стороны: кого строителем нового города Петербурга, кого в тяжкую работу на уральские и тульские заводы, кого солдатом в армию.

Поздним вечером 6 июля 1708 года к куреню Ильи Зернщикова подъехал старый казак, слез с заморенного вороного коня и постучался. Его впустили не сразу, потому что у хозяина было тайное совещание с единомышленниками.

Поражения булавинских полковников Хохлача, Драного и Беспалого сильно подорвали влияние Булавина даже среди его сторонников, и теперь черкасские домовитые казаки порешили убить войскового атамана, чтобы этим вернуть себе доверие государя. Однако Булавин был осторожен, нигде не показывался без охраны, и заговорщики не могли к нему подступиться.

Узнав от домашних, что его хочет видеть неизвестный, Зернщиков посоветовался с друзьями и решил, что от одного человека нельзя ожидать опасности.

В горницу вошел старик с седым чубом, с длинными седыми усами, в потрепанной одежде. Глаза незнакомца горели мрачным огнем.

— Честному товариществу поклон!

— Кто вы такой будете, добрый человек, и какую нужду ко мне имеете? — спросил Илья.

— Кличут меня Олексием Пивнем, а дело у меня такое, об каком и вы сами думаете: вора Кондрашку погубить!

Смелые слова Пивня встревожили заговорщиков. Казаки схватились за сабли, но Зернщиков успокоил их.

— А хотя же бы и так, диду? Разве мы от вас какую помогу можем получить?

— Я вам уже тем помог, что не донес атаману, о чем вы здесь промеж себя судите. А сделал бы я так — качаться вам на виселицах!

— То верно, диду! А еще?

— Еще?! — Пивень заговорил быстро и яростно. — Ненавижу вора Кондрашку! Прошлой осенью замыслил я царское войско от погрома спасти, да не удалось. И за то Булавин все мое хозяйство разорил! Волов и коней забрал, хлеб мой бунтарям пошел, а домашний скарб дочка Ганна сама своими руками… слышите, люди! — Олексий скрипнул зубами. — Своими руками голоте пораздала. «Не хочу, сказала, даже и глядеть на добро, что изменник-батька скопил!» Вы слышите, люди?!

— Ого! Нравная, видно, дивчина! — заметил Зернщиков.

— Вся в меня! — с гневом, к которому примешивалась тайная гордость, отрезал Пивень. — С той поры повсюду хожу я за Кондратием, как пес за хозяином, каждый шаг его сторожу. Душу свою, силу свою потратил я до последнего конца, но зато вот что вызнал я в сей вечер: Кондрашка на хутор выехал с двумя лишь парубками.