Колин Маккалоу - Женщины Цезаря

— Да, это я понимаю, — сказала она и улыбнулась. — Расскажи мне.

— Она пришла от имени молодого Брута. Просить моего согласия на помолвку Брута с Юлией.

Это был сюрприз. Аврелия даже заморгала.

— Как удивительно!

— Вопрос в том, мама, чья это идея: ее или Брута?

Аврелия склонила голову набок и стала думать. Наконец она кивнула и сказала:

— Думаю, Брута. Когда горячо любимая внучка — только ребенок, обычно не ждешь, что подобное может случиться, но, если подумать, признаки были. Он смотрит на нее, как глупая овца.

— Сегодня ты сыплешь замечательными метафорами, мама, и все связаны с животными! От уличных котов до овец.

— Перестань веселиться, даже если ты испытываешь вожделение к матери этого мальчика. Будущее Юлии имеет слишком большое значение.

Он мгновенно стал серьезным.

— Да, конечно. На первый взгляд это замечательное предложение, даже для Юлии.

— Я согласна, особенно сейчас, когда твоя политическая карьера приближается к зениту. Помолвка с Юнием Брутом, чья мать — из семьи Сервилия Цепиона, даст тебе огромную поддержку среди «хороших людей», Цезарь. На твоей стороне будут все Юнии, все Сервилии, и патриции, и плебеи, а также Гортензии, некоторые из Домициев, несколько Цецилиев Метеллов… Даже Катул вынужден будет замолчать!

— Заманчиво, — проговорил Цезарь.

— Очень заманчиво, если, конечно, мальчик серьезен в своем намерении.

— Его мать заверила меня в том, что он крайне серьезен.

— Я тоже верю этому. Он не показался мне человеком, постоянно меняющим свои взгляды. Очень сдержанный и осмотрительный мальчик.

— Но вот понравится ли это Юлии? — хмурясь, промолвил Цезарь.

Аврелия подняла брови.

— Странно слышать это от тебя. Ты — ее отец, тебе решать, за кого она выйдет замуж. И ты никогда не давал ей повода заподозрить, что разрешишь ей выйти замуж по любви. Она имеет слишком большое значение. Она — твой единственный ребенок. Юлия сделает то, что ей скажут. Я воспитала ее так, чтобы она понимала: в таких вещах, как брак, у нее нет права голоса.

— Но я хотел бы, чтобы идея брака с Брутом не была ей неприятна.

— Обычно ты не сентиментален, Цезарь. Значит ли это, что тебе самому этот мальчик не слишком по душе? — вдруг спросила проницательная Аврелия.

Цезарь вздохнул.

— Отчасти, быть может. О, нельзя сказать, что он не глянулся мне так же, как не понравилась его мать. Просто он занудливый, как унылая собака.

— Что за звериная метафора!

Он коротко засмеялся.

— Юлия — такая прелестная малышка. И такая живая. Ее мать и я — мы были так счастливы… Я хотел бы видеть и дочь счастливой в браке.

— Из зануд получаются неплохие мужья, — заметила Аврелия.

— Значит, ты — за их союз.

— Да. Если мы упустим этот шанс, другого такого же может не представиться. Его сестры уже заполучили молодого Лепида и старшего сына Ватии Исаврийского, так что двоих подходящих претендентов мы лишились. Возможно, ты лучше отдашь ее сыну Клавдия Пульхра или Цицилия Метелла? А может, сыну Помпея Магна?

Цезаря так и передернуло.

— Ты абсолютно права, мама. Лучше унылая собака, чем хищный волк или шелудивая дворняжка! Сказать честно, я надеялся на кого-нибудь из сыновей Красса.

Аврелия фыркнула.

— Красc — твой хороший друг, Цезарь, но ты превосходно знаешь, что он никому из своих сыновей не позволит жениться на девушке без значительного приданого.

— Ты опять права, мама. — Цезарь хлопнул себя по коленям — верный знак, что он принял решение. — В таком случае пусть будет Марк Юний Брут! Кто знает? Вдруг он превратится в неотразимого красавца, как Парис, когда минует стадия прыщей!

— Я очень хочу, чтобы ты не был таким легкомысленным, Цезарь! — произнесла его мать, поднимаясь, чтобы вернуться к своим бухгалтерским книгам. — Это помешает твоей карьере на Форуме, как иногда мешает карьере Цицерона. Бедный мальчик никогда не будет ни красивым, ни лихим.

— В таком случае, — совершенно серьезно сказал Цезарь, — ему повезло. Чересчур красивым людям обычно не доверяют.

— Если бы женщины могли голосовать, — лукаво заметила Аврелия, — это положение вещей изменилось бы очень скоро. Каждый смазливый Меммий становился бы царем Рима.

— Не говоря уже о каждом Цезаре, да? Спасибо, мама, но я предпочитаю оставить все так, как есть.

Вернувшись домой, Сервилия не сообщила о своем разговоре с Цезарем ни Бруту, ни Силану. Не сказала она и о том, что завтра опять пойдет к нему. В большинстве домов новости распространяются через слуг, но только не через слуг Сервилии. Два грека, которых она брала для эскорта всякий раз, когда куда-нибудь отправлялась, были старыми прислужниками и отлично знали: лучше не болтать о хозяйке, даже среди соотечественников. История о няне, которую Сервилия выпорола, а потом распяла за то, что та уронила малютку Брута, последовала за госпожой из дома Брута в дом Силана, и все знали, что Силан не в силах справиться с темпераментом своей жены. С тех пор никого больше не распинали, но пороли часто, и это обеспечивало мгновенное повиновение и постоянное молчание. В этом доме рабов не освобождали, чтобы те могли нахлобучить фригийский колпак — шапку свободы и называть себя вольноотпущенниками. Раб, проданный Сервилии, оставался рабом навеки.

Поэтому два грека, проводив на следующее утро госпожу в нижний конец улицы Патрициев, даже не пытались посмотреть, что находится в здании, куда она отправилась, и даже не мечтали о том, чтобы потом пробраться наверх и подслушать у дверей или заглянуть в замочную скважину. Конечно, они не подозревали матрону в связи с каким-нибудь мужчиной. Сервилия была слишком хорошо известна. В этом отношении она была безупречна. Она была гордячкой. От равных ей по происхождению до самых ничтожных слуг — любой знал: даже Юпитера Наилучшего Величайшего Сервилия считает ниже себя.

Может быть, случись всемогущему богу пристать к Сервилии, он и получил бы от ворот поворот, но союз с Гаем Юлием Цезарем определенно занимал ее мысли и выглядел в них самым привлекательным образом, когда она в одиночестве поднималась по лестнице. На этот раз того странного и довольно шумного маленького человечка нигде не было видно, и Сервилия отметила это. Предположение о том, что нечто иное, чем помолвка сына, получится из ее разговора с Цезарем, поначалу не приходило ей в голову, пока она не почувствовала в нем перемену — когда она уже стояла возле двери, собираясь уходить. Перемену достаточно ощутимую, чтобы у нее появилась надежда… Нет, предчувствие. Конечно, она знала то, что знал весь Рим: Цезарь слишком придирчив к своим женщинам. Он требовал, чтобы они были исключительно чистыми. Поэтому перед новым визитом Сервилия тщательно вымылась и ограничилась несколькими каплями духов, чтобы они не перебивали запаха тела. К счастью, она почти не потела и никогда не надевала одно платье больше одного раза. Вчера на ней было ярко-красное. Сегодня она выбрала насыщенный желтый цвет, в ушах покачивались янтарные подвески, на шее лежало янтарное ожерелье. «Я нарядилась, чтобы быть соблазненной», — подумала она и постучала в дверь.