Колин Маккалоу - Женщины Цезаря

— Я был бы не против, если бы ты не спровоцировал его на такую длинную ответную речь насчет согласия сословий. Хотя признаю, слушать Цицерона приятно. Особенно после Помпея.

— Вот почему я сделал это. Мне отвратительно видеть, как все преклоняются перед Магном, как ему отвешивают почтительные поклоны. Стоит ему косо посмотреть на них — и они съеживаются, как побитые собаки. А Цицерон сидит рядом с нашим героем, совершенно поникший. И я подумал: почему бы не досадить Великому Человеку?

— Тебе это удалось. Ты сумел также избежать его в Азии.

— Приложил к этому все силы.

— Поэтому, наверное, некоторые и говорят, что ты и Публий отправились на запад, чтобы не оказаться в Риме одновременно с Магном.

— Люди не перестают удивлять меня. Я ведь был в Риме, когда Магн вернулся.

— И меня люди не перестают удивлять. Кстати, ты знал, что не я — причина развода Помпея?

— Что? А разве не ты?

— На этот раз я абсолютно невиновен. Я не появлялся в Пицене уже несколько лет. Муция Терция столько же лет не была в Риме.

— Я пошутил. Помпей удостаивает тебя своей самой широкой улыбкой. — Красc чуть кашлянул — сигнал, что он сейчас коснется щекотливой темы. — У тебя не ладятся отношения с денежными волками, да?

— Я не подпускаю их к себе.

— В денежных кругах утверждают, что из-за Клодия преторы в нынешнем году не получат провинций.

— Да. Но не из-за Клодия, идиота. Из-за Катона, Катула и остальных boni.

— Я бы сказал, что ты научил их соображать.

— Не бойся, свою провинцию я получу, — спокойно сказал Цезарь. — Фортуна еще не покинула меня.

— Я верю тебе, Цезарь. Поэтому я хочу тебе сказать кое-что еще, чего я никогда не говорил ни одному человеку. Другие вынуждены просить у меня помощи, и я иногда соглашаюсь, а иногда отказываю. Но если ты не сможешь расплатиться с твоими кредиторами до получения провинции, обратись ко мне, пожалуйста. Я поставлю мои деньги на победителя.

— Без процентов? Да ладно, Марк! Как я смогу отблагодарить тебя, если ты достаточно могуществен, чтобы делать такие одолжения?

— А ты, значит, слишком горд, чтобы попросить.

— Значит, да.

— Я знаю, как упрямы Юлии. Поэтому я сам предложил. Даже сказал «пожалуйста». Другие падают на колени, умоляют. А ты лучше упадешь на меч, и это будет позор. Я больше не буду об этом говорить, но ты — помни. Ты не будешь просить, потому что это я тебе предложил и сказал «пожалуйста». Вот в чем разница.

В конце февраля Пизон Фругий созвал Трибутное собрание и вынес на голосование законопроект об обвинении Публия Клодия. Результат был катастрофический. Со дна колодца комиций молодой Курион выдал такую речь, что все собрание отчаянно аплодировало ему. Затем возвели мостки и отгородили коридоры для голосования. Но туда ринулись несколько десятков горячих молодых членов «Клуба Клодия», возглавляемых Марком Антонием. Они заняли все коридоры, храбро противясь ликторам и чиновникам. Возникла угроза полномасштабного бунта. Тогда Катон взял дело в свои руки. Он взобрался на ростру и стал ругать Пизона Фругия за столь плохо организованное собрание. Гортензий поддержал Катона. После этого старший консул распустил собрание и вместо него созвал Сенат.

В битком набитой курии Гостилия — голосовать явились все сенаторы — Квинт Гортензий предложил компромисс.

— Мне совершенно ясно, что значительная часть этой Палаты, от сенаторов до младшего консула, намерена судить Публия Клодия, чтобы он ответил за осквернение Bona Dea, — спокойно, неторопливо начал Гортензий. — Поэтому те почтенные отцы, кто против суда над Публием Клодием, должны хорошо подумать. Кончается уже второй месяц, а мы так и не смогли выполнить нашу обычную процедуру — проголосовать. И все из-за простого квестора и его банды молодых хулиганов! Так продолжаться не может! В законопроекте нашего уважаемого старшего консула нет ничего такого, что нельзя было бы уточнить и сформулировать таким образом, чтобы он удовлетворял всех. Так что, если Палата разрешит мне, я потрачу следующие несколько дней на редактирование этого законопроекта. Я намерен работать вместе с двумя непримиримыми противниками его настоящей формулировки. Я имею в виду нашего младшего консула Марка Валерия Мессалу Нигера и плебейского трибуна Квинта Фуфия Калена. Следующий комициальный день — четвертый день перед мартовскими нонами. Я предлагаю Квинту Фуфию представить народу новую редакцию законопроекта как lex Fufia. Я настаиваю на том, чтобы Палата потребовала от народа поставить законопроект на голосование — и без глупостей!

— Я против! — крикнул Пизон Фругий с побелевшим от ярости лицом.

— И я тоже! — послышался тонкий вопль с заднего яруса.

Клодий, спотыкаясь, спустился вниз, упал на колени на полу курии Гостилия и сложил руки в мольбе, оглашая Палату стонами. Это было так необычно, что весь Сенат застыл, ошеломленный. Это он серьезно? Или играет? Были ли это слезы веселья или горя? Никто не знал.

Мессала Нигер, у которого были фасции на февраль, кивнул своим ликторам.

— Уберите, — коротко приказал он.

Упиравшегося Публия Клодия вынесли и оставили в сенаторском портике. Что с ним происходило потом, неизвестно, потому что ликторы закрыли дверь перед несчастным, несмотря на его выкрики.

— Квинт Гортензий, — сказал Мессала Нигер, — я бы добавил к твоему предложению еще одно. Когда народ соберется в четвертый день перед мартовскими нонами, мы предварительно вызовем гарнизон. А теперь будем делиться. Голосуем!

Присутствовали четыреста пятнадцать сенаторов. Четыреста проголосовали за предложение Гортензия. Среди проголосовавших против были Пизон Фругий и Цезарь.

Трибутное собрание поняло намек и превратило lex Fufia в закон. Собрание прошло исключительно спокойно — по Нижнему Форуму были распределены солдаты гарнизона.

— Ну, — молвил Гай Пизон после собрания, — с Гортензием, Фуфием Каленом и Мессалой Нигером у Клодия проблем не будет.

— Они определенно смягчили первый вариант законопроекта, — сказал Катул не без удовольствия.

— Вы заметили, каким озабоченным выглядит Цезарь? — спросил Бибул.

— Его кредиторы настойчиво требуют уплаты долга, — весело заметил Катон. — Я слышал от банкира в Порциевой базилике, что судебные исполнители каждый день стучат в дверь Общественного дома и что наш великий понтифик не может нигде показаться без их сопровождения. Мы все-таки прижали его!

— Но он все еще на свободе, — напомнил менее оптимистичный Гай Пизон.

— Да, но теперь у нас цензоры, которые симпатизируют Цезарю значительно меньше, чем его дядя Луций Котта, — напомнил Бибул. — Они знают, что происходит, но не могут действовать, не имея решения суда. А решения суда не будет, пока кредиторы Цезаря не пойдут к городскому претору с требованием погасить долг. Впрочем, ждать этого уже недолго.