Колин Маккалоу - Женщины Цезаря

— Ты, конечно, не скажешь Бруту и Сервилии о его предложении?

— Придется. Но по крайней мере, у меня есть время составить тактичный ответ для моего будущего зятя. Очень хорошо, что он живет на Каринах. Окажись он ближе к Палатину, он услышал бы мнение Сервилии без купюр и смягчающих выражений.

— Когда свадьба? Май и июнь — несчастливые месяцы.

— Через два дня. Соверши жертвоприношения, мама. Я тоже это сделаю. Я хочу, чтобы все было готово к тому времени, когда новость узнает весь Рим. — Он наклонился, поцеловал мать в щеку. — А теперь извини меня. Я должен повидать Марка Красса.

Поскольку Аврелия очень хорошо знала, зачем ему нужен Марк Красc, не было необходимости задавать лишние вопросы. Мать Цезаря ушла, — чтобы заставить Евтиха поклясться, что он будет хранить молчание. А также составить меню свадебного угощения. Как жаль, что секретность требовала отсутствия гостей. Кардикса и Бургунд послужат свидетелями бракосочетания, а весталки помогут великому понтифику провести обряд.

— Как всегда, жжешь до полуночи масло? — спросил Цезарь.

Красc подпрыгнул, расплескав чернила по аккуратным рядам цифр и букв.

— Пожалуйста, перестань открывать отмычкой замок моей двери!

— У меня нет альтернативы, хотя, если хочешь, я прибью тебе колокольчик и шнур. Я очень хорошо умею делать такие вещи, — сказал Цезарь, входя в комнату.

— Не возражаю. Чинить замки очень дорого.

— Считай, что уже сделано. Завтра я приду с молотком, колокольчиком, шнуром и крючками. Ты сможешь хвастаться, что ты — единственный в Риме, кому великий понтифик привесил колокольчик.

Цезарь повернул кресло и сел с удовлетворенным вздохом.

— У тебя вид кота, который поймал перепела на обед, Гай.

— О, я поймал больше чем перепела, я ухватил целого павлина.

— Я весь любопытство.

— Ты одолжишь мне двести талантов? Верну, как только приведу в порядок мою провинцию.

— Вот теперь ты рассуждаешь разумно. Да, конечно.

— И ты не хочешь знать зачем?

— Я же сказал, что я весь любопытство.

Вдруг Цезарь нахмурился.

— Может быть, ты и не одобришь.

— Если я не одобрю, то скажу. Но я ничего не могу сказать, пока не узнаю.

— Мне нужно сто талантов, чтобы заплатить Бруту отступного за разрыв его помолвки с Юлией. А другая сотня — дать Магну как приданое Юлии.

Красc медленно, осторожно положил перо. На его лице не отразилось ничего. Проницательные серые глаза смотрели вбок, на пламя лампы, потом они шевельнулись и остановились на лице Цезаря.

— Я всегда считал, — проговорил плутократ, — что дети — это вложение, которое полностью окупается только в том случае, если они могут принести своему отцу то, чего он не может получить другим способом. Мне жаль, Гай, потому что я знаю: ты предпочел бы, чтобы Юлия вышла замуж за кого-нибудь, чья кровь получше. Но я аплодирую твоей смелости и твоей предусмотрительности. Хотя мне и не нравится этот человек, Помпей нужен нам обоим. Если бы у меня была дочь, может быть, я сделал бы то же самое. Брут слишком молод, чтобы помогать тебе в достижении твоих целей. Да и его мать не позволит ему полностью реализовать его потенциал. Если Помпей женится на твоей Юлии, мы сможем в нем не сомневаться, как бы boni ни трепали ему нервы. — Красc хрюкнул. — Кроме того, Юлия — сокровище. Она сделает Великого Человека очень счастливым. Будь я моложе, я позавидовал бы ему.

— Тертулла тебя убила бы, — хмыкнул Цезарь и испытующе посмотрел на Красса. — А как твои сыновья? Ты уже решил, кому они достанутся?

— Публий — дочери Метелла Сципиона, Корнелии Метелле. Он должен будет подождать еще несколько лет. Неплохая малышка, если учесть глупость ее папы. Мать Сципиона была старшей дочерью Красса Оратора. Что касается Марка, я думаю о дочери Метелла Кретика.

— Утвердиться в лагере boni — это хорошо, — назидательно сказал Цезарь.

— Я тоже так считаю. Я становлюсь слишком старым для всей этой борьбы.

— Не говори никому о свадьбе, Марк, — попросил Цезарь, поднимаясь.

— При одном условии.

— Каком?

— Я хочу находиться рядом с Катоном в тот момент, когда он узнает.

— Жаль, что мы не увидим лица Бибула.

— Нет, но мы всегда можем послать ему бутылку болиголова. Ему захочется покончить с собой.

Предварительно известив о своем приходе, чтобы быть уверенным, что его ждут, Цезарь на следующее утро явился на Палатин, в дом покойного Децима Юния Силана.

— Неожиданное удовольствие, Цезарь, — промурлыкала Сервилия, подставляя щеку для поцелуя.

Наблюдая это, Брут ничего не сказал, даже не улыбнулся. С того дня, как Бибул удалился в свой дом наблюдать небо, Брут чувствовал, что что-то пошло не так. Во-первых, за все это время ему лишь два раза удалось увидеть Юлию. И каждый раз возникало такое ощущение, что она отсутствует. Во-вторых, раньше он обедал в Общественном доме регулярно, несколько раз в неделю, но последние дни, когда он изъявлял желание остаться на обед, ему отказывали под тем предлогом, что обед предстоит конфиденциальный, ожидаются какие-то важные гости. А Юлия вся сияла, такая красивая и такая чужая. Не то чтобы безразличная… Но такое чувство, словно ее интерес сосредоточился в другом месте, где-то внутри, там, куда она его никогда не пускала. О, она делала вид, что слушает его! Но не слышала ни единого слова, просто смотрела в пространство с нежной и таинственной полуулыбкой. Она не разрешала себя поцеловать. В первый визит у нее болела голова. Во второй раз она просто не хотела поцелуя. Внимательная и извиняющаяся, но без поцелуя. Если бы Брут не знал Юлию, он подумал бы, что ее целовал кто-то другой.

А теперь вот пришел ее отец с официальным визитом, с предварительным оповещением, облаченный в регалии великого понтифика. Неужели Брут все испортил, попросив разрешения жениться на Юлии на год раньше, чем условлено? О, почему он почувствовал, что этот визит имеет отношение к Юлии? И почему он, Брут, не такой, как Цезарь? Ни одного изъяна на лице, ни одного изъяна на теле. Если бы что-то имелось, мама уже давно потеряла бы интерес к Цезарю.

Великий понтифик не нервничал, он не сел, не стал ходить по комнате.

— Брут, — заговорил он, — я не знаю, как сообщать плохую весть, чтобы смягчить удар, поэтому скажу прямо. Я разрываю вашу с Юлией помолвку. — Небольшой свиток лег на стол. — Это чек для моих банкиров на сумму в сто талантов, в соответствии с соглашением. Мне очень жаль.

Брут мешком рухнул в кресло, где остался сидеть с открытым ртом, молча, без слова протеста. Его большие глаза, в которых застыла мука, остановились на Цезаре с тем выражением, какое появляется у старой собаки, когда она понимает, что любимый хозяин собирается убить ее, потому что от нее больше нет никакой пользы. Брут закрыл рот. Хотел что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова. И вдруг свет в его глазах померк так быстро, словно задули свечу.