Колин Маккалоу - Женщины Цезаря

— Луций Сергий Катилина, — обратился Цицерон с курульного возвышения, — я был бы благодарен тебе, если бы ты поднялся.

Сначала Цицерон намеревался обвинить также и Луция Кассия, но, подумав, решил, что лучше сосредоточиться на одном Катилине, который теперь стоял, недоумевая. Какой красивый мужчина! Высокий, хорошо сложенный, с головы до пят патриций-аристократ. Как же Цицерон ненавидел их, этих Катилин и Цезарей! Что такого заключается в его собственном, в высшей степени приличном плебейском происхождении, чтобы к нему относиться как к вредному наросту на теле Рима?

— Я стою, Марк Туллий Цицерон, — тихо напомнил Катилина.

— Луций Сергий Катилина, тебе известны люди по имени Гай Манлий и Публий Фурий?

— Так зовут двух моих клиентов.

— Тебе известно, где они сейчас находятся?

— Надеюсь, в Риме! Как раз сейчас они должны были быть на Марсовом поле и голосовать за меня. А вместо этого, думаю, сидят где-нибудь в таверне.

— А где они были совсем недавно?

Черные брови Катилины взлетели вверх.

— Марк Туллий, я не требую от своих клиентов, чтобы они мне докладывали обо всех своих передвижениях! Я знаю, что ты — ничтожество, но неужели у тебя так мало клиентов, что ты даже не имеешь понятия о правильных отношениях, принятых между клиентом и патроном?

Цицерон густо покраснел.

— И ты не удивишься, узнав, что Манлия и Фурия недавно видели в Фезулах, Волатеррах, Клузии, Сатурнии, Ларине и Венузии?

Катилина удивленно моргнул.

— А почему это должно меня удивить, Марк Туллий? У них обоих имеются земли в Этрурии, а у Фурия есть еще земля и в Апулии.

— Тогда, может быть, тебя удивит то, что и Манлий, и Фурий говорили всем, кто имеет голос, засчитываемый на центуриатных выборах, что ты и твой предполагаемый коллега Луций Кассий намерены узаконить всеобщее аннулирование долгов, если вы станете консулами?

Катилина расхохотался. Успокоившись, он уставился на Цицерона, словно тот вдруг сошел с ума.

— Вот это действительно меня удивило! — сказал он.

Как только Цицерон произнес эти ужасные слова — «всеобщее аннулирование долгов», некоторое шевеление в Палате переросло в явный ропот. Конечно, среди присутствующих были и те, кто отчаянно нуждался в столь радикальной мере (включая и Цезаря, нового великого понтифика), особенно теперь, когда ростовщики требовали выплатить долги полностью. Но имелись и такие, кто не одобрял ужасных экономических последствий, которые могла повлечь за собой подобная мера. Несмотря на проблемы, создающие постоянный поток денежной наличности, члены Сената были прирожденными консерваторами в тех случаях, когда дело касалось радикальных перемен любого рода, включая структуру капиталовложений. И на каждого сенатора, находившегося в трудном финансовом положении, приходилось трое, кто мог потерять от всеобщего аннулирования долгов значительно больше, чем выиграть. Такие, как Красc, Лукулл, отсутствующий Помпей Магн. Поэтому неудивительно, что и Цезарь, и Красc с нетерпением подались вперед, словно рвущиеся с цепи собаки.

— Я навел справки в Этрурии и Апулии, Луций Сергий Катилина, — продолжал Цицерон, — и, к сожалению, должен сказать, что слухи подтвердились. Я считаю, что в твои намерения входит аннулирование долгов.

Катилина смеялся долго, до слез. Он держался за бока, героически пытался контролировать свое веселье, но это ему никак не удавалось. Сидящий недалеко от него Луций Кассий, весь красный, предпочел принять возмущенный вид.

— Чушь! — крикнул Катилина, когда наконец ему удалось совладать со своим смехом, вытирая лицо складкой тоги, потому что не смог вспомнить, где его платок. — Чушь, чушь, чушь!

— Ты можешь в этом поклясться? — спросил Цицерон.

— Нет, я не буду клясться! — резко ответил Катилина, приходя в себя. — Мне, патрицию Сергию, давать клятву, потому что меня необоснованно и злонамеренно обвиняет какой-то переселенец из Арпина? Кто ты такой, Цицерон? Что ты о себе возомнил?

— Я — старший консул Сената и народа Рима, — ответил Цицерон с болезненным достоинством. — Если ты помнишь, я — человек, который победил тебя на курульных выборах в прошлом году. И как старший консул, я — глава этого государства.

Новый взрыв смеха.

— Говорят, у Рима два тела, Цицерон! Одно хилое и с головой слабоумного, другое — сильное, но совсем без головы. Как ты думаешь, кто из этих двух тел — ты, о глава этого государства?

— Уж точно не слабоумный, Катилина. Я — отец Рима и его защитник в этом году, и я намерен выполнить свои обязанности, даже в ситуациях столь странных, как эта! Ты отрицаешь, что намерен аннулировать все долги?

— Конечно отрицаю!

— Но клясться ты отказываешься.

— Определенно. — Катилина шумно вдохнул. — Да, отказываюсь! Однако, о глава этого государства, твое низкое поведение и необоснованные обвинения, выдвинутые нынешним утром, заставили бы многих на моем месте сказать, что если сильному, но безголовому телу Рима необходимо приставить голову, то моя голова была бы не худшим выбором! По крайней мере, моя голова — это голова римлянина! По крайней мере, моя голова имеет предков! Ты задумал погубить меня, Цицерон, погубить мои шансы на справедливый и незапятнанный выбор! Вчера мое положение казалось незыблемым. И вот сегодня я стою здесь, оклеветанный, совершенно невинная жертва бесцеремонного, незнатного выскочки, какого-то горца, не-римлянина!

Понадобились огромные усилия, чтобы не отреагировать на эти колкости, но Цицерон сохранил спокойствие. Если бы ему этого не удалось, он проиграл бы. В этот момент он понял, что Фульвия Нобилиор была права. И Теренция была права. Луций Сергий Катилина мог смеяться, он мог отрицать все, но он все-таки замышлял революцию. Адвокат, который умел запугать любого негодяя, знал язык лица и тела виновного, когда тот решал, какой из возможных способов защиты выбрать — держаться развязно, агрессивно, с издевкой или изображать уязвленную добродетель. Катилина виновен, Цицерон был уверен в этом. Но знают ли это остальные в Палате?

— Можно мне сделать некоторые комментарии, почтенные отцы?

— Нет, нельзя! — крикнул Катилина, вскочил с места и, выбежав на середину черно-белого пола, потряс кулаком в сторону Цицерона. Затем он направился к большим дверям, у самого выхода обернулся и посмотрел на ряды притихших сенаторов.

— Луций Сергий Катилина, ты нарушаешь порядок, установленный в Палате! — крикнул Цицерон, вдруг осознав, что почти потерял контроль над собранием. — Возвратись на свое место!

— Не возвращусь! И не останусь больше здесь ни на минуту, чтобы слушать, как этот наглый безродный выскочка обвиняет меня в том, что я понимаю как измена! Почтенные отцы, я официально заявляю в этой Палате, что завтра на рассвете я буду на Септе, чтобы присутствовать на курульных консульских выборах! Я искренне надеюсь, что вы опомнитесь и заставите безмозглую главу этого государства выполнить свои обязанности, доставшиеся ему по жребию. Пусть проведет выборы! Предупреждаю вас: если завтра утром Септа будет пуста, тебе лучше прийти туда со своими ликторами, Марк Туллий Цицерон, арестовать меня и обвинить в perduellio! Обвинения в maiestas будет недостаточно для человека, чьи предки входили в сотню советников царя Тулла Гостилия!