Александр СЕГЕНЬ - Невская битва

Тогда игумен Иадор пустил меня, аки птицу, к Живоносному Гробу Господню за Святым Огнем, которым только и можно спасти нашу землю от злой погибели. И аз, грешный монах, почти два года ходил пешим хо­дом… Видел Константинов Царьград и Сирию… В Иордане в крещенские дни омывался… И дошел до Русалима… И был в Мисюрь-стране, Еюпете… Там есть град Александра, и егда я был там, мне дано было видение, будто святые князья Борис и Глеб плывут по нашему Клещину озеру в светлой ладье и говорят:

«Исполать Александру Ярославичу, а мы ему всегда сопутствовать будем!» И се тебе первая благая весть!..

Монах замолчал, будто внутренне боролся с чем-то, и Ярославич хотел спросить, какая же вторая весть, но гость снова заговорил:

— Не спеши и не перебивай, а то у меня и так мало времени… Из Мисюрь-страны я вернулся в Русалим и в Великую субботу обрел Огнь Святый от Гроба Господ­ня. И шед с ним вспять, попал в полон и рабство к пога­ным туркам. Они же разбили лампаду мою и загасили Огнь… Но, быв перед продажею в рабство, аз видех сон про игумена Иадора… И старец предрек мне, что Свя­тый Огнь во мне и что я неотвратимо принесу его тебе… И се тебе, Александре-княже, вторая благая весть! Сей­час я зажгу Святый Огнь Господен, а ты смотри же, бе­реги его пуще глаза, только с ним победиши любого во­рога, любую нерусь и нехристь, какая только ни выпа­дет тебе на веку. И никого не бойся, посему многажды много сулит тебе славы твоя судьба. И хотя век твой бу­дет не долог, быть тебе избранным воеводою и спасите­лем Земли Русской… А теперь мне пора… Сильно я спе­шил к тебе, боясь не поспеть к Благовещению, и не по­спел бы… Да вот на полпути от Селигера до Торопца помогли мне… Лихой человек убил меня ради забавы, и только так я успел к тебе, свете мой светлый. Звали же меня Алексием… В честь человека Божия… Прощай, Александр Ярославич, вот тебе мое второе и прощальное благословение. А все сие не рци никому же!..

Сказав это, инок на шаг приблизился к онемевшему от ужаса Александру и осенил его крестным знамени­ем. Тотчас повернулся, быстро прошел через стоящую свечу и исчез, а на свечном вителе повисла крошечная капелька света, того самого, серебристого, который до­селе наполнял почивальню княжича, а теперь пропал вместе с исчезновением инока. Капелька задрожала, будто боясь погаснуть, пустила слезу-искру, на миг и впрямь погасла, но уже в следующее мгновение роди­лась заново, теперь уже сильная и большая, по краям багряная, а внутри ярко-белая. Боком взобралась на­верх вителя и уселась на нем, как вельможный всадник. Брызнула еще двумя искрами, разгорелась, взо­шла и занялась высоко и властно, радостно и торжест­венно, озаряя покои княжича неземным светом.

Александр зачарованно смотрел на ее рождение, бо­ясь даже вдохнуть и выдохнуть. Ужас перед пришель­цем с того света более не сковывал его сердце. Ему хоте­лось лететь птицею, скакать на коне во всю прыть, и от­куда-то явился конь, и Александр уже мчался на нем по долине, пуская стрелу в оленя, и хлынул теплый лет­ний дождь, рокотнул в отдалении тихий и незлобный гром, а олень все мчался, и стрела летела у него над го­ловой, не умея обогнать стремительного зверя…

Ярославич проснулся, стряхнул с себя наваждение сна… Бывает же, что приснится такое! Инок Алексий… Что-то такое помнилось, как некий растерявшийся мо­нах робко благословил его на холме над Клещиным озе­ром… А как чудно он прошел сквозь свечу…

Юный князь встал и поглядел на стол. Он думал, что уже рассвет, а это на вителе свечи, потушенной вчера перед сном, веселилось чудесное пламя.

— Бог ты мой… — испуганно прошептал Алек­сандр. Но в следующий миг испуг сменился восторгом и радостью — в сердце юноши крошечной капелькой родилось и занималось точно такое же восторженное пламя, какое горело свечою, стоящей на столешнице под образами.

Он глубоко вдохнул, дав сердечному пламени боль­ше воздуха, чтобы оно могло заняться еще более. Ему стало весело и так легко, что, казалось, только вскочи и распрокинь руки — непременно полетишь!.. И Алек­сандр вскочил, но не раскинул, а прижал руки к груди и метнулся к образам. И сердечная молитва птицею вырвалась из уст Ярославича. Горячо потекла к ико­нам, к пламени свечи и к огоньку лампады, который как будто взбодрился при виде свечного огня, обретя друга, вырос и тоже стал радостным и торжественным.

Не заметив как, Александр уже стоял на коленях, и две счастливые слезы сладко стекали по его щекам.

Он вдруг испугался, что слишком ярко разгорелось пламя свечи, озаряя образа уже желто-жарким све­том, золотистым, весенним… А оказывается, это рас­свет пришел в оконце, по-господски властно и небреж­но ступив в Александрову горницу.

Чижики и щеглы весело попискивали в своих кле­точках, радуясь наступлению нового дня.

Лучезарный Ярославич вскочил с колен, но молитв он знал много, и они не кончались, живыми птицами излетая из уст его, тесня одна другую, спеша распря­мить крылья и выпорхнуть. Ибо нет смерти, а есть вечная весна Господня!

Но вот уже и последние пташки вылетели из клети Александровой груди, и все остатки слез давно высох­ли, князь глубоко вздохнул и напоследок еще раз про­пел праздничный тропарь «Днесь спасения нашего…» и, целуя руку Богородицы на иконе, еще раз повторил:

— Радуйся, благодатная. Господь с тобою!

Потом он собрал несколько имеющихся в опочи­вальне лампадок, добавил в них масла, расправил ви-тели и осторожно одарил каждую лампадку огнем от свечи, зажженным благовестником Алексием. Он уже нисколько не сомневался в подлинности предрассвет­ного явления.

А когда лампадки ожили, Александр расставил их по всей горнице и стал одеваться — намотал на ноги чулки, сменил сорочицу, подпоясался новым ремеш­ком, выглянул из опочивальни и громко воскликнул:

— Савка! На голубятню!

А я-то уже и не спал. Тотчас вскочил и проворчал: — Кому Савка, а кому — Савва Юрьевич. Но на самом деле-то мне стало очень весело. Я все­гда ворчу на него, чтобы он тоже не очень разбаловался, но, вообще, когда он появляется, тут уж, братцы, такой свет светлый, что знай гляди во все глаза!

На голубятню! С превеликим удовольствием. Быст­ро оделся, шепча «Отче наш» и «Ангеле Божий». Трижды перекрестился на образа Богородицы и Саввы Стратилата и громко спросил:

— Славич! Кого-нибудь еще возьмем с собою?

— Бысю буди, — отозвался князь из-за своей двери.

— Чего меня будить? Я уже встал, — появился тут как тут Сбыславка, уже одетый и веселый, как мы. «Пию-пи, чет-чет», — возясь, восклицали чечетки в клетке, которую он нес. Я взял свою клетку, в кото­рой нетерпеливо чечекали славки и переговаривались синички, стал их перелавливать и пересаживать в Бысину, к его чечеткам. Перепуганные пташки даже за­теяли между собой битву, но не смертоносную.