Александр СЕГЕНЬ - Невская битва

— Не терзайся, родненькая! — Уложив Васю в зыбку, Александра подсела к свекрови, приобняла ее, прижала к себе. И тут только как-то особенно остро почувствовала, до чего в ней самой все дышит здрави­ем и силой, и какая Феодосия — иссохшая, легкая,

слабая. А еще новый плод в себе вынашивает. Откуда силы берутся? Родит ли еще одного ребенка Ярославу? Выживет ли после него? Лет ей — уж за сорок. По Саночкиным понятиям — старуха. — Ведь никакой тво­ей вины нет в Фединой-то смерти.

— Нету… А вот здесь, — Феодосия прижала кула­чок к груди, — гложет так, будто я сама его отравила. И куда мы спешили его, четырнадцатилетнего, же­ нить? Как крестить торопились, так и под венец… Вот вы с Александром — в самую пору друг друга познали.

Храни вас Бог! Мое такое предчувствие, что он с вели­кой славой от свеев возвратится. Побьет их знаменито. Мне в молодости было предсказание от одного монаха, что старший мой сын аки солнце воссияет на Русской земле. И вот, дочунюшка, как, бывало, гляну на Федю и думаю: «Солнце? Да какое ж он солнце? Скорее на бледную луну похож. А ведь он старший!» И такими мыслями освободила его от старшинства. Александр сделался старше других моих детей. Вот уж он и впрямь — солнце. Нечего говорить — есть и моя ви­на в Фединой кончине… Мысленная вина!

— Да нет же! — воскликнула Брячиславна от все­го сердца.

— Ну нет, так и нет, — вдруг стряхнула с себя вне­запно нахлынувшее раскаяние Феодосья Игоревна. — А давай-ка, я тебя обучу зырянские 80 ушки делать. Ле-ско твой их смерть как любит. К его возвращенью сво­ими рукам налепишь да наваришь ему, у-у-у!

— Ты, матушка, совсем оновгородилась, как я по­гляжу, — засмеялась Саночка. — «Своими рукам»!

— А что же, с волком жить — по-волчьи и выть! — тоже рассмеялась Феодосья. — И ушки меня тут на­учили колобачить. Мы когда в первый год в Новгород приехали жить, нам тут приладили для стряпни зы­рянку-приспешницу, Варвару. Она мне те ушки и по­казала. Царствие небесное рабе Божьей Варваре!.. Позырянски ушки именуются пеленяньки. Наварим с тобой этих нянек и сами первые их наизведаем.

— Да я не стану, — замялась Брячиславна.

— Отчего же?

— Да я присягнула не вкушать никакой пищи, по­куда Леско не возвратится.

— Кому ж ты присягнула? Какой такой неразум­ный поп мог столь глупую присягу принять?

— Да я не попу… Я самой себе слово дала.

— Ну, коли самой себе, так я своей волей и свекровной властью с тебя сей обет снимаю. Нечего-нечего, тебе дитя кормить надо, а кмети наши до самого ус­пенского заговенья могут не возвратиться, и что тогда? Ох и рассердила же ты меня! Захотела, чтоб Васе, как некогда моему Феде, кормилицу присаживать? Похвостать бы тебя хорошенько плеточкой за такие дури!

— Прости, матушка…

— Прости… Ладно уж, прощаю на первый раз. Бе­ри Василька да посадим его рядом с нами. Детишки очень любят смотреть, как тесто делается, они ведь и сами будто из теста слеплены.

Невестка и свекровь нарядились в обыденные про­стые летники со схваченными выше запястий рукава­ми и отправились в приспешную горницу. Две стряпу­хи взялись им помогать. Васю, как и сказала Феодо­сья, посадили рядом, и он стал взирать с превеликим любопытством на происходящее.

— Ушки, — говорила свекровь, — бывают самые разные. Все зависит от того, какое кто любит тесто, ка­кую кладут начинку, в чем варят. Тесто обязательно должно быть не жилое, не сканое, не соложеное, а са­мое простое, быстрого замеса и хорошо раскатанное. Чинят ушкам внутренность точно так же, как и пиро­гам, — из чего только душе угодно. Алексаня любит больше всего мясные — из свиного и говяжьего мяса с добавлением баранины, еленины и медвежатины. Вот мы теперь наших стряпух и отправим за такими слагаемыми. Андрюша мой любит с сыром, называя их «сырянскими ушками», а Данила и вовсе с капус­

тою предпочитает. Кстати, о Даниле, но о другом… — особым голосом заговорила Феодосья, когда обе при­спешницы отправились за указанными видами мя­са. — Давно хотела спросить тебя, Саночка, да все стеснялась. Развей мои свекровичьи думы, сделай Бо­жескую милость!

— О чем ты, Феодосья Игоревна? Неужто о князе Данииле Романовиче?

— О нем. Скажи мне, накануне вашей свадьбы в Торопце виделся он с тобою?

— Виделся.

— И что же? Правду ли бачут, будто он хотел си­лою увезти тебя с собою, татьским способом выкрасть?

— Лгут, матушка. Не хотел. Он только спросил меня, а я отказалась.

— Да как же он посмел о чем-то спрашивать тебя, похабник! Сосватанную и уже обрученную! И что же он спрашивал?

— Он не сам даже, а прислал своего слугу Маркольта, и тот мне говорит: «Не гневайся, княжна, а князь Даниил Романович делает тебе предложение уехать с ним сей же час и стать его женою. Согласна ль ты?»

— И ты не разгневалась?

— Да как ты можешь обо мне такое подумать, Фе­одосья Игоревна! Не просто разгневалась, а все сердце против них подняла и так сказала Маркольту: «Ступаи теперь же к своему господину и передай ему, что ежели он немедля не покинет Торопецкий град, тоязаутра же скажу жениху, какое он мне нанес оскорб­ление!» И в ту же ночь князь Данила из Торопца бе­жал. Вот и весь сказ, как на духу! Господь свидетель, что я ни словом не покривила против правды.

— Ясочка ты моя! — воскликнула свекровь, раду­ясь такому ответу невестки. — Перепелиные твои кос­точки! Дай я обниму тебя, Саночка!

Но долго не суждено было им обниматься, потому что в тот же миг, как Феодосья Игоревна заключила в свои объятья Александру Брячисловну, вбежали с мясом обе приспешницы и, перебивая одна другую, возвестили:

— Ядрейко…

— Ядрейко Ярославич…

— Ядрейко Ярославич приехал!

Две недели назад отец отправил его к брату в Нов­город, дабы рассказать о том, что в ближайшее время ожидается неминуемое нашествие Батыя на полуден­ную столицу Руси, а потому Александр должен в лю­бой час быть готовым привести свою дружину к стенам киевским. От Киева Андрей плыл на струге до Смолен­ска, там тоже провел беседы по поводу грядущего бед­ствия, из Смоленска съездил еще в Полоцк, а потом по Ловати спустился на ладье до новгородских пределов.

Сегодня на рассвете он наслаждался видами Иль­мень озера. Дальние облака на западе, принадлежа­щие вчерашнему дождю, таяли, как весенний снег, и вскоре небо полностью очистилось. Когда с правой руки осталось позади устье реки Меты, вдалеке пока­зались купола Юрьева монастыря, где проживала до­рогая матушка Феодосия Игоревна. К ней он стремил-

ся всем сердцем, соскучившись за несколько месяцев разлуки. Когда слева встало прибрежное сельцо Пе-рынь, у Андрея возник спор с отроком-оруженосцем Никитой Переяской, который вдруг заявил, что отсю­да Ильмень кончается, а Волхов начало берет.