Александр СЕГЕНЬ - Невская битва

Душа его болела и горела от обиды, но чем дальше откатывались от вздорного града, тем легче и легче становилось на сердце — домой ехал! Падал целыми днями легкий снежок, все дышало наступлением зи­мы, свежести, какого-то хотя бы временного покоя. Александр то верхом ехал, а то забирался в повозку к жене и ребеночку, ласкал их, весело и успокоитель­но беседовал. В Торжке пересели с колесной повозки на сани и так доехали до Твери уже по свежему белому насту. Хорошо было, и Александр с удивлением открывал для себя, что и в обиде есть некая приятность, особенно когда ты все дальше и дальше уходишь прочь от обидчика — провались ты!

— Пропадут они без тебя, Леско, пропадут! — го­ворила Саночка.

— Ох и покажут им немцы, Сашенька! Вот уви­дишь, на Святках прибегут выверты новгородские просить тебя назад вернуться, а ты не соглашайся, — говорила матушка.

— И нечего нам больше там делать, пускай Домаш с Андрияшем воюет, — говорил Савва, тоже радуясь возвращению в родные суздальские края.

— Ежели что, князь, только кликни, я всегда на твоей стороне, — говорил Кербет, прощаясь в Твери с Александром. Он тоже бежал от новгородской воль­ницы в родной свой град.

В Твери же внезапно произошла встреча с отцом. Оказалось, он тоже в Переяславль перебрался, а когда Андрей приехал и сообщил, что Александр следом едет, не выдержал Ярослав Всеволодович и поехал встречать жену, детей, невестку и внука. Горестно рассказывал о падении и разорении Киева. В канун Рождества Богородицы, пятого сентября, случилось давно ожидаемое нашествие Батыя на древнюю столи­цу Земли Русской.

— Паки и паки страшное зрелище! — говорил Ярослав. — Тьмы и тьмы воинства, воистину подобно­го тучам саранчи. Яко лавина наводнения. Голоса че­ловечьего не слышаста от скрыла и визга телег вражь­их, от ревения несметных верьблудов и ржания не­сметных стад лошадей. Егда же стреляют из луков, то стрелы тучей вздымаются в небо, затмевая солнце, и дождем падают на город. Мужески держал Киев вое­вода Дмитро. Кабы не его старание и воля, быстрее бы пала полуденная столица наша. Но и он бессилен бысть противу такой орды. За два дня до праздника Введения Богородицы рухнули стены и вороги хлыну­ли в город, неся смерть и разрушение. Дмитро храбро сражался, был изранен и взят в плен Батыем. Даль­нейшее о нем неведомо никому. Несчастный аз! Вы­нужден был бежать от неминуемой гибели сначала во Владимир, а потом — дай, думаю, поживу немного в Переяславле. А тут и Андрюша явился.

В великой печали ехали они дальше от Твери до Переяславля всем семейством. Уходили от горючей беды Земли Русской, которую в полуденных краях терзали несметные орды Батыевой саранчи, а в полу­нощных пределах разоряли закованные в броню хищ­ники с крестами на мантиях.

Хмурым декабрьским вечером показалась вдалеке плоская и широкая гладь родного Клещина озера, бе­лые высокие холмы слева и низкие, поросшие черным лесом берега справа. А там, за озером, — скромные и негромкие, по сравнению с Новгородом, очертания милого Переяславля.

— Никуда ни ногой отсюда! — радовалась Саноч-ка. — И пусть приходят просить — не соглашайся, Ле-ско!

Поселившись дома, Александр первым делом зате­ял строительство нового монастыря с храмом в честь святого Александра Воина. Он непрестанно молился своему святому, сравнивая Русь с девой Антониной, которую нечестивцы и язычники взяли в свои ковы и мучают, а себя самого он желал видеть новым Алек­сандром Воином, который придет спасать прекрасную деву-христианку.

К Рождеству Христову пришла весть о том, что по­ганые Батыевы полчища двинулись от Киева на запад, в сторону Каменца и Колодяжена. Об одном остава­лось мечтать, чтоб они по какому-то нелепому своему норову пошли войной против Тевтонского ордена. Но, конечно, это были розовые мечты. Скорее всего, Ба­тый будет теперь беречь силы, растраченные при заво­евании Киева, и самое большее, на что решится, — вторгнуться в Галицию. Но одно утешало — он не идет сюда, и зиму можно жить спокойно.

В Переяславле было тихо, чудесно, стояли мороз­ные деньки, по утрам шел снег, а после полудня вы­глядывало солнце, превращая все в золото. На Креще­ние морозы особенно усилились, и когда окунались в крещенскую прорубь, то, вылезая из жгучей воды, аж дымились. Хорошо!.. А потом все тело горело и хо­телось лететь в небо, расправив крылья, как некогда Александру заповедовал Смоленский епископ Мерку­рий, прочитав юного князя зрячим крестом.

Саночка перестала кормить Васю своим молоком, да и то сказать — больше года вскармливала его, хоро­шо напитала. И Ярославич с Брячиславной наслажда­лись любовью, подолгу уединяясь. Саночке страшно нравилось, чтобы он ей косу развязывал. Обычно, как и положено замужней женщине, она две косы носила, но перед тем, как лечь с мужем, нарочно заплетала од­ну, будто в первый раз. Эту игру она еще с того дня за­вела, когда Александр из невского похода возвратил­ся. В тот вечер, вернувшись с ней в Городище, он при­творялся, будто выпил лишнего, и она, подыгрывая, помогала ему идти. Он давно уже был не в досшехах, а когда пришли в спальню, она помогла ему раздеться, уложила в постель и вдруг заулыбалась, зарумяни­лась, смущаясь.

— А знаешь, Леско, что я придумала… Не знаю, может, грех… Но мне сдается, ничуть не грех это…

— О чем ты, Саночка? — удивленно вскинул брови Александр. — Что еще удумала?

— Смотри! — решилась она наконец. Приблизи­лась к нему, сняла с головы легкую кику и, повернув­шись вполоборота, тряхнула волосами. Они были, как тогда, в первую их ночь, заплетены в одну тугую ко­су. — Я хочу, чтоб ты снова сам расплел мне ее.

С того вечера и повелось у них такое баловство. А когда Александр исповедовался духовнику и при­знался в этом, тот только усмехнулся в ответ и молвил с улыбкой:

— Ох и детский же грех! Впредь освобождаю вас от того, чтобы раскаиваться в нем, ибо он и не грех вовсе. Более никому о том не рассказывайте, пусть это будет ваша нежная тайна. И се хорошо, что вы еще такие де­ти. Оставайтесь таковыми как можно долее в своей жизни, ибо и Христос нам заповедовал в поступках своих детям уподобляться.

Но тихая и счастливая жизнь в милом Переяславле оказалась недолгой. Через неделю после Крещения явились послы из Новгорода. Да все какие-то невзрач­ные люди, хоть и бояре, — Падко Лущинич, Тверди-сил Климак да Василько Растрепай. Увидев их, Алек­сандр очень рассердился. Пряча глаза, они стали уго­варивать его возвратиться в Новгород и снова княжить над ними. Но он держал себя холодно и ос­тался непреклонен, а на прощанье молвил послам:

— Аще бы хоть кто-нибудь из тех, что в полки со мною ходили… Что же там Домаш, Кондрат, Миша Дюжий, иные прочие? Аль не хотят меня видеть?