Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

Все встало на свои места. Немедленно нужно напра­вить к Пахре тумен, но пусть он не переправляется, оста­новится у переправы, и только если гяуры начнут пере­праву сами, должен будет отбить им охоту это делать. С рассветом же можно вести все свое войско на русскую крепость из досок.

Готовился встретить рассвет и князь Федор Шереме­тев. Его тысяче нужно было успеть установить у перепра­вы пушки, подтащить к ним зелье и ядра, отобрать доб­ровольцев на роль пушкарей. Тысяча все делала слажен­но и споро, ибо все понимали, каково будет стоять на пе­реправе, сдерживая превосходящие во много раз силы. Они не знали, что крымский тумен не станет на них напа­дать, но если бы даже знали, все равно готовились бы к обороне столь же тщательно.

Перед рассветом, как только крымский тумен подо­шел к переправе и спешился, явно показывая, что у него нет намерения переправляться через реку и он собирается лишь оборонять переправу, князь Федор Шереметев срочно послал к Михаилу Воротынскому гонца с докла­дом о таком поведении татар и со словом, что боярин Се­лезень найден, истерзанный, но живой.

К тому времени главный воевода почти полностью за­кончил перестановку имеющихся в его распоряжении сил. Как только сообщили ему, что боярин Селезень в руках у крымцев, он тут же велел полкам выходить из крепости, выделив каждому проводника, чтобы тот указал отведен­ное полку место. Никифор Двужил и сын его, Косьма, в свое время места эти определили. Они были не так далеко от гуляй-города, но в укромных овражках. Сигнал к дейст­вию для полков — дым на вышках гуляй-города, а до этого приказано даже не шевелиться, окружив себя засадами, чтоб ни туда, ни обратно даже мышь не проскользнула.

Если же хан не поведет тумены на штурм, а двинется к Оке, вестовые известят, как дальше поступать.

Главный воевода русской рати и верил в успех бояри­на Селезня и сомневался, но считал, что преследовать крымцев, если они попрут к себе, можно не только из гу­ляй-города. Конечно, потребуется время, чтобы вывести полки из чащоб, но овчинка стоит выделки, ибо главное сегодня — разбить крымцев, если они навалятся на гу­ляй-город.

Хорошо бы со всех сторон полезли. Вот тогда — успех. Селезню тогда — великая слава!

Юрген Фаренсбах, воеводы Коркодинов и Сугорский ни свет ни заря подняли своих соратников, расставляя по местам. Особенно много хлопот вышло с посохой. Мужи­ки понимали, что предстоит им не тесать топором подат­ливое дерево, не пилой вжикать, а рубить живых людей, хотя и нехристей, но для них это так непривычно, что пе­респрашивали они одно и то же по нескольку раз, словно запоминая, как должны будут действовать. Но все в кон­це концов уладилось, и воеводы сообщили Фаренсбаху, что для встречи татар все изготовлено.

После этого сообщения Фаренсбах сам поехал по всем станам крепости, чтобы подправить, если что не так. Особенно придирчиво глядел, не оставлена ли где посоха без рыцарей-наемников и порубежников, и где замечал та­кое, тут же повелевал добавить опытных ратников. Еще и к пушкарям велел прислать побольше обороняющихся — бойницы все же достаточно вольные, и если добегут до них нападающие, встречать их тут надлежит дружно.

Не успел еще Фаренсбах закончить объезд, как на­блюдатели донесли:

— Татары!

Фаренсбах, не поторопив коня, продолжал ехать ша­гом, словно ничего особенного не случилось. Он ждал, как дальше поведут себя крымцы, полезут через поле в лоб, как прежде уже поступали, или начнут окружать гу­ляй-город для осады. Каждый шаг вражеский определял и дальнейшие распоряжения Фаренсбаха. Вот подоспел и новый доклад наблюдателей:

— В осаду, похоже, намерились. Тьма-тьмущая воро­нья!

«Значит, есть время».

Окончив объезд, поднялся Фаренсбах по лестнице к наблюдателю. Отменное место: в середине гуляй-города почти на макушке кряжистого дуба спилены ветки и со­оружена круговая площадка, предусмотрительно огоро­женная по краю, — во все стороны хорошо все видно. Здесь и решил Юрген Фаренсбах остаться, чтобы наблю­дать за ходом боя. А для быстрой связи с воеводами пове­лел прислать дюжину гонцов и сигнальщиков. Не так да­леко и вышки для костров, услышат костровые приказ дать дым, если чуть погромче приказать.

Крымцы действовали, исходя из вековой татарской тактики: передовыми сотнями стремительно замкнули круг, затем уже поспешно стали подтягиваться осталь­ные силы.

Действительно, тьма-тьмущая. Выходит, все тумены послал Девлет-Гирей на гуляй-город. Это — хорошо.

«Сдюжить бы до полудня. Озвереют, забудут про спи­ны, — рассуждал Юрген Фаренсбах. — Вот тут в самый раз князю в сечу идти».

Не то чтобы до полудня, но даже до того, как подняв­шееся над горизонтом солнце разгорелось в полную силу, не выдержали осажденные. Как ни прорежали из пушек лезущих к крепости, многим все же удалось прорваться к стене. Встречали их дружно. Ертоульцы и посоха секли топорами руки тех, кто успевал схватиться за верх кита-ев, избегших такой участи, ратники разили мечами, ше­стоперами и боевыми топорами. Особенно часто мелька­ли в воздухе шестоперы — любо русским богатырям это тяжелое оружие, для них оно не утомительное. И все шло бы ладно, не пускай крымцы из-за спин нападающих ту­чи стрел. На место срезанных пушкарями лучников вста­вали новые, и создавалось такое впечатление, будто стрельба по лучникам, чьи стрелы доставали обороняю­щихся, идет без всякого толку.

Особенно быстро таяла посоха без щитов, кольчуг и шеломов. Обстановка вроде бы уже требовала подавать условленный сигнал, но Юрген Фаренсбах сдерживал се­бя, размеренно прошагивая по помосту круг за кругом.

На дуб взобрался разгоряченный боем атаман Черка-шенин, схватил за грудки Юргена Фаренсбаха.

— Иль ты ослеп?! Гляди, что творится! Казаки мои гибнут, посоха валится! Вели дать дым!

— Сеча без крови не бывает. Без крови ради общей по­беды. Спускайся вниз и не мешай мне наблюдать.

— Не дашь приказа ты, я сделаю это сам!

Юрген Фаренсбах просверлил атамана Черкашенина зловеще-спокойным взглядом и с таким же зловещим спокойствием пообещал:

— Я не допущу этого. Я убью тебя.

Черкашенин плюнул с досады и столь же решительно, как и поднимался на дуб, сбежал по лестнице, а Фарен­сбах продолжил свое хождение по кругу.

Только когда он увидел, что татары пустили в ход крюки на волосяных арканах, стараясь растащить гу­ляй, и в одном месте сделать это им удалось (рубка пере­местилась на повозки, подпиравшие стенки), он крикнул во весь голос:

— Дым!

У сигнальщиков зажженные факелы в руках, а поле­нья, изрядно пропитанные дегтем, уложены холмами, под которые подсунуты полосы бересты, — подноси фа­келы и только.