Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.

Так, собственно говоря, и начали развиваться собы­тия. Темник встретил послов, усиленно изображая свою совершенную незаинтересованность, и, выслушав сооб­щение о цели посольства, сказал с хорошо наигранным равнодушием:

— Мы позовем писаря, подготовим письмо хану и по­шлем с этим письмом гонца. Ждите. Каков будет ответ хана, да продлит Аллах его славную жизнь, так и посту­пим. Подарки можно отправить с гонцом. Решение тогда может оказаться более выгодным для нас.

Князь Иван Воротынский, склонив голову попросил темника:

— Уважаемый нойон, мы хотели бы сами сказать свет­лому хану Мухаммед-Гирею свое слово, сами и передать подарки. За оказанную услугу мы щедро отблагодарим. — И князь распорядился: — Несите дюжину соболей и две дюжины белок.

И в самом деле, очень щедро. Только князь не прогады­вал, понимая, что если темник настоит, чтобы обоз был от­правлен к хану с гонцом, то одному богу известно, что от того обоза останется. Ополовинят, это уж как пить дать.

Темник оживился. Полюбовался подарками, пощел­кивая от удовольствия языком, и смилостивился:

— Мы сами сопроводим до юрты хана. Наша личная охрана станет охранять посольство.

Темник ликовал. Он и без всяких подарков повез бы послов в ставку Мухаммед-Гирея, зная о неблагоприятно складывающейся обстановке. Из Орды прислал гонца верный крымскому хану нойон с сообщением, что Астра­хань готовится к походу на Крым. Хочет напасть, пока крымское ханство беззащитно, и любо Мухаммед-Гирею или не любо, а возвращаться ему из похода необходимо как можно скорей. Хан уже собирал самых близких ему сановников и спрашивал их, как поступить. О чем они говорили, темник не знал, но догадывался, поэтому рад был в самое нужное время предстать пред очи своего по­велителя с радостной вестью.

И верно, весть для Мухаммед-Гирея, да и для Сагиб-Гирея, который тоже был обеспокоен, не возмутятся ли данники, воспользовавшись отсутствием войска, была весьма желательной. Советники высказывались одно­значно: нужно возвращаться как можно скорей. Му­хаммед-Гирей и сам это знал. Без них. Только он хотел уйти победителем. Еще он хотел как можно сильней унизить русского царя, чтобы никогда больше он не ве­личался царем российским, а числил бы себя князем-данником Крыма, но как этого добиться, хан пока не надумал.

Чего проще, конечно же, пройтись с туменами до Пскова и Новгорода, пограбив по пути Тверь и Яро­славль, — это заставит князя Василия покориться; ре­альность, однако, брала буквально за горло, не давала шанса развернуть свою многочисленную рать, распы­лить ее. Награбленное добро и полон, которые он уже по­велел темникам отправлять к переместившимся на Сен­ной шлях караванам верблюдов и корякам вьючных ко­ней, начали русские отбивать, уничтожая одновременно и охрану, как бы многочисленна она ни была. А если по­пятится он со всем своим войском, тогда русские полки, пока не собранные воедино, начнут нападать и с боков, и с тыла. Туго тогда придется.

«Только победителем уходить!» — твердил себе Му­хаммед-Гирей и искал, каким способом обеспечить себе победное возвращение в свое ханство, которое заставит астраханцев хвост поджать.

Брала верх рискованная и заманчивая идея: осадить Кремль. Взять его, конечно, не удастся, но страху на­гнать вполне можно. Установить на тарасы 109 пушки ту­рецкие и бить через стены по Кремлю. А на стену погнать впереди войска русских. Жаль, конечно, дорогой товар, в Кафе за них дадут много золота, но не всех же пленных побьют защитники кремля.

«Склонит голову Василий! Обязательно склонит! — со злорадством предвидел свое торжество крымский хан. — Он — данник мой! Раб!»

Мухаммед-Гирей как раз обсуждал со своим братом Сагиб-Гиреем, когда и как лучше начать осаду Кремля, переждать ли какое-то время, чтоб совсем догорели поса­ды, или пустить по дымным и жарким еще улицам? Они уже склонялись к преимуществу немедленной осады Кремля, как ширни осмелился прервать их стратегичес­кую беседу.

— Аллах милостив к тебе, мой повелитель. Гяуры прислали мирных послов и обоз даров от раба твоего кня­зя Василия.

Первым желанием Мухаммед-Гирея было желание немедленно пригласить послов Васильевых в шатер, он даже сказал слово:

— Зови…

Но не докончил фразу, и ширни ждал, кого повелит хан позвать. А Мухаммед-Гирей молчал. Долго молчал. Потом заговорил..

— Поступим так, как поступали предок наш, Великий Покоритель Вселенной Чингисхан, и грозный внук его Бату-хан. Пусть послы пройдут сквозь очистительный огонь и поклонятся солнцу. Предупреди послов: кто ос­мелится креститься своему Богу, тому смерть неминуе­мая. Возьми для этого моих лучших нукеров.

— Слушаюсь, мой повелитель, — переглянулся в по­клоне ширни, попятился было к выходу, но потом оста­новился и спросил: — А если гяуры не согласятся идти через очистительный огонь?

Метнул гневный взгляд Мухаммед-Гирей на своего мудрого советника, который сказал ему вслух то, чего опасался хан, приняв ради своей гордыни столь унизи­тельную процедуру для послов, но не отступать же — хан не берет свое слово обратно, бросил резко:

— Тогда всем им — смерть! Порезать как баранов!

— Что мне передать моему повелителю? — с ядовитой усмешкой спросил ширни князя Воротынского. — Разво­дить костры или повелеть кэшиктэнам 110 обнажить сабли и пустить их в дело?

— Погоди, — буднично, словно речь шла о сущей без­делице, ответил Воротынский. — Дай подумать.

Каких усилий потребовалось князю, чтобы вот так спо­койно ответить наглому вельможе ханскому, только он один знал. Пойти на предложенное унижение, стало быть, уже загодя поставить себя в рабское положение. Не посол великой России, а проситель нищенствующий, вымалива­ющий снисхождение, готовый принять любые условия.

А что делать? Разве не в тяжелейшем положении оказа­лась Москва и большая часть удельных вотчин князей и бояр? Разве не грянет еще более страшное наказание за гордыню и недомыслие тех, на кого надеялись россияне, кому отдавали они добрую долю своего труда и дохода лишь ради того, чтобы рать крепко оберегала порубежье. А он, Воротынский, разве не пытался вразумить и самого царя, и воеводу-юнца Вельского?! И, наконец, князя Анд­рея, так и не решившего поставить царев полк заслоном.

«Сами, видишь ли, с усами. Ума палата! Только даль­ше носа ничего не видят и мыслить с мудростью не жела­ют! Теперь вот отдувайся за их недомыслие и трусость! Принимай позор на себя!»

Князя Воротынского так и подмывало бросить дерзко в ядовитое лицо ханского советника: «Великая Россия — не раба крымскому хану!» — но он не спешил сказать ро­ковое слово.

Смерти князь не страшился. Любой, самой лютой. Принял бы ее с таким же достоинством, как и предок его, князь Михаил Черниговский 111 , и боярин его, Федор. Од­но останавливало: пойдет ли на пользу Москве и державе его мученическая смерть?