Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва

Для Михаила Воротынского время безмятежного отдохновения пронеслось словно миг. Крещена дочь в одной купели с наследником престола Дмитрием, отшумели пиры в честь столь богоугодного дела; подумывать начал князь Михаил, как бы ловчее положить почин просьбе государя, чтобы отпустил он его в свой удел служить службу порубежную, ибо дважды уже слал верный стремянный Никифор Двужил гонцов с известием о неспокойности на рубежах удела. Доставил он и отписку нойона Челимбека, который сообщал, что подружился с калгой [173] Калга — главнокомандующий крымскими войсками, высший титул Крымского ханства, избирался всегда из членов царствующего дома Гиреев; первый наследник престола. и теперь ведомы ему дела и даже намерения хана крымского. В той отписке черным по белому сказано: не смирятся без борьбы ни Таврида, ни османская Турция с покорением русским царем Казани, станут готовить походы один за другим. Погуще и сакм полезет через засечную линию тревожить русские земли и хватать полон.

Хотя и доволен князь Воротынский, что не забыл его верный отцов слуга Челимбек, достигнувший высокого положения в ханстве, но вместе с тем забота о безопасности удела, а значит, и безопасности украин царских гложет душу и сердце.

Мила, конечно же, жизнь в стольном городе, скучней и обременительней станет она в Одоеве, только как без этого? На то и пожаловал государь вотчину на краю, почитай, земли своей, чтобы владелец берег ее как зеницу ока.

И вот в тот вечер, когда князь Воротынский окончательно решил, что завтра попросится в удел, и переписал набело Челимбеково предостережение, убрав, правда, его имя, чтобы, не дай Бог, в Разрядном приказе, куда наверняка передаст тайную отписку нойона царь, не стал бы он известен дьякам, ибо чем черт не шутит, пока Бог спит, а терять такого верного друга Воротынскому не хотелось, тем более подвергать его опасности, — так вот, в тот самый вечер, когда все было подготовлено к предстоящему с государем разговору, прискакал из Кремля гонец.

— Государь велит поспешить к нему.

— Что за дело на ночь глядя? Иль стряслось что?

— Худо. Зело занедужил свет-Иван Васильевич. Поспеши, князь.

— Так вдруг?

— Нет. С утра в горячке. Таился только. Теперь же в беспамятстве больше. Вот и скликать велел бояр думских. Дьяк царев Михайлов духовную пишет. Поспеши.

Хоть и прилично от Кремля дворец Воротынского, но у ложа больного оказался князь Михаил не последним.

Брат его, князь Владимир, был уже там. Прибыли и князья Иван Мстиславский, Дмитрий Палецкий, Иван Шереметев, Михайло Морозов, Захарьины-Юрьевы. А братья царевы, князья Шуйские, Глинские и иные первостатейные, похоже, не очень-то торопились. Не было, к удивлению Михаила Воротынского, среди спешно отозвавшихся на зов царя ни иерея Сильвестра, [174] Сильвестр — политический и церковный деятель, писатель. Происходит из небогатой семьи новгородского священника. С 1540 г. служил в Благовещенском соборе Кремля. В 1560 г. оказался в опале. Умер ок. 1566 г. в Кирило-Белозерском монастыре. ставшего волей Ивана Васильевича его духовником, ни Адашева, обласканного и возвышенного государем, будто тот сын его любезный. Им бы в первую очередь здесь быть.

У изголовья находившегося без сознания Ивана Васильевича стоял царев дьяк Михайлов со свитком в руке.

«Вот и духовная готова, — с тоской подумал Воротынский. — Неужто так безмерны наши грехи, что отнимает у нас Господь такого царя?!»

Долго длилось гнетущее молчание, никто больше не появлялся, и это начало беспокоить собравшихся. Они поначалу лишь переглядывались недоуменно, но вот не выдержал боярин Морозов:

— Где братья царевы Юрий и Владимир? Шуйские где? Вельские?

И этот тихий голос, спугнувший тишину, словно разбудил больного, царь тихо застонал, глаза его приоткрылись, поначалу совершенно бессмысленный взгляд по^ степенно обретал привычную для всех цепкость. С трудом, одолевая беспощадную слабость, Иван Васильевич заговорил, то и дело прерываясь от утомления:

— С дьяком Михайловым… духовную составили. Сыну моему… Дмитрию… престол оставляю. Присягой за твердите духовную. В Золотой палате… Или… в трапезной. Мстиславскому поручаю… Воротынскому… Михайлову. Ступайте.

Выходили понурые, словно псы бездомные. У многих слезы на глазах. Дьяк Михайлов предложил, когда за Дверь нерешительно скучились:

— В трапезной станем принимать?

— Ладно будет, — согласился Иван Мстиславский. — Не радость же какая, чтоб в Золотой.

К Михайлову протиснулся тайный царев дьяк и зашептал что-то на ухо. Все насторожились, но понять никто ничего не смог. Михайлов сам все рассказал сгоравшим от любопытства:

— Князь Владимир Андреевич с матерью своей княгиней Евфросиньей в доме своем детей боярских деньгами жалуют да посулы сулят. Владимир уже определил себя на великое княжение и в цари всей России. Духовную государеву не признает. Ему князь Иван Шуйский доброхотствует, пособников собирает. Князья Петр Щенятев, Иван Пронский, Симеон Ростовский, Дмитрий Немый- Оболенский славят Владимира Андреевича по всему граду стольному. Более того, Адашев с Сильвестром на двух лавках умоститься намереваются. Вот такие дела, бояре думные.

— Звать их сюда нужно. Добром не явятся, стрельцов слать, государя на то дозволения испросив!

— Посланы гонцы во второй раз, — успокоил Михаилов. — Со строгим словом государя нашего. А не прибудут, станет, тогда уж иное дело. Тогда — бунт, стало быть. Для бунтарей место ведомо какое: Казенный двор!

До крайности не дошло. Как бы ни хорохорились сторонники князя Владимира Андреевича, но строгого повеления царя не ослушались. Прибыли в трапезную. Но не смиренными пожаловали, а упрямыми супротивниками, имея надежду склонить на свою сторону и тех, кто стоит за Дмитрия. Кроме, конечно, Захарьиных, сродственников великой княгини.

Только вышло так, что в нападение кинулся первым Михаил Воротынский. И не на бояр, прильнувших к Владимиру Андреевичу, а самого претендента на престол взял в оборот:

— Креста на тебе нет, что ли, Владимир Андреевич? Брат твой на смертном одре, а ты, похоже, даже рад этому. Иль божьей кары не страшишься?

— По какому праву, — возмутился князь Владимир Андреевич, — наставляешь меня, брата царева?!

— По праву рода своего! По праву ближнего боярина царева, по праву слуги государей наших Ивана Васильевича и сына его, Дмитрия!

— Мне трон наследовать, а не Дмитрию! И не слуга я дитяти — несмышленыша!

— Уйми гордыню, князь! Ты такой же слуга, как и я. Мы с тобой оба князья служилые. Дворяне мы с тобой. Вот кто мы.

Даже ярые сторонники царя Ивана Васильевича и Дмитрия оробели от столь резких слов, кои швырял в лицо претенденту на престол Михаил Воротынский, ибо понимали: случись победа Владимира Андреевича, не сносить дерзкому князю головы.