Владимир Митыпов - Долина бессмертников

Бальгур еще раз огляделся, придирчиво и зорко, и место ему понравилось… Все здесь было причастно вечности — небо с облаками, всегда зеленые сосны и даже маленькие цветы, упорно не желающие умирать. Ему показалось, что все эти долгие годы они ждали его, дождались наконец и теперь радушно звали присоединиться к ним.

Князь окликнул начальника нукеров, и когда тот приблизился, негромко сказал:

— Заметь это место — здесь будет последняя моя коновязь!..

После этого он направился к носилкам и стал уже укладываться в них, но тут вдруг невообразимой силы вихрь сорвал с места и небо, и землю, закружил их, смешал, уничтожил, так что ничего, уже не осталось в мире, кроме этих не признающих смерти цветов, которые спокойно покачивались на страшном ветру, погасившем даже солнце…

…Уже давно-давно что-то мешало ему, тревожило и словно бы звало. Он долго не мог догадаться, в чем дело, и ощущал из-за этого смутную досаду, но постепенно мир высветлился, и тогда князь увидел, что прямо в глаза ему мерцает одинокая яркая звезда. Дрожащий венчик ее лучей жил какой-то своей маленькой беспокойной жизнью. Звезда эта почему-то оказалась единственной в круглом дымоходном отверстии юрты, и неба вокруг нее было не совсем черным.

„Утро или вечер?“ — подумал Бальгур, и тут до него донеслись негромкие голоса. Он с трудом повернул голову и долго всматривался, прежде чем узнал своих тысячников. Все пятеро они сидели вокруг горящего очага и негромко о чем-то переговаривались. Увидев, что князь пришел в себя, тысячники встали и молча подошли к его ложу. Они были в боевых одеяниях и при оружии.

Бальгур чувствовал, что он что-то должен был сделать еще, но не мог вспомнить, и это его беспокоило.

— Войска… все здесь? — тихо спросил он.

— Да, князь, войска готовы к походу, — отвечал кто - то из тысячников.

— Да… — князь закрыл глаза и надолго замолчал. Тысячники продолжали стоять, готовые выслушать последнюю волю умирающего главы рода.

И вдруг Бальгур вспомнил то последнее, что еще надлежало ему совершить в этом мире.

— Максар… позовите его, — с трудом проговорил старик.

Он слышал, как тотчас зашелестели голоса, как удалились торопливые шаги и кто-то окликал кого-то за стеной юрты. Бальгур собрал все свои последние силы, крепясь не потерять сознание до прихода сына.

— Отец…

Бальгур открыл глаза. Перед ним высилась статная фигура Максара.

— Сядь, — Бальгур помолчал и голосом ясным и твердым проговорил: — Когда приедешь в ставку, передай шаньюю, что Тумань был прав. А теперь ступай… я устал…

„Кажется, я сделал все… — облегченно думал Бальгур, медленно погружаясь в безбрежный океан мрака и забвения. — Да, теперь я сделал все…“

Он окончательно успокоился, и на бесшумных крыльях к нему слетела смерть…

В мир теней глава рода Солин отбыл в полном боевом убранстве и в сопровождении любимого коня. Покрытый золотой фольгой гроб был помещен в двойной бревенчатый сруб на глубине в четыре человеческих роста. В погребальную камеру, выстланную коврами тончайшей работы, положили по обычаю драгоценности, к которым покойный был равнодушен при жизни, поставили глиняные сосуды с зерном, молоком и хмельными напитками.

К исходу дня все было кончено. Земля — последнее прибежище всего, что было, есть и будет, — на две тысячи сто восемьдесят лет скрыла в бессолнечной своей глуби стены княжеского захоронения.

Весь полутумэнь, сотня за сотней, в скорбном молчании проследовал перед могилой почившего вождя и, выходя на равнину, разворачивался в походные порядки. И как в былые времена, на возвышенность перед ними выехал князь рода — молодой Максар. Он привстал в стременах, поднял руку, и все увидели в ней красную стрелу войны. Выдержав несколько мгновений, князь круто вскинул лук и пустил стрелу в ту сторону, где за неясно синеющим краем земли были Иньшань, Алашань, Великая Петля. Пронзительный — на пределе — свист хлестнул по ушам, заставив всех невольно встрепенуться, и почти одновременно с этим Максар взмахом плети кинул своего коня вниз, увлекая за собой бунчужного, нукеров и сотни, которые, с места разворачиваясь в пять колонн, устремились вслед за князем.

А на краю пустынного леса, у самого входа в долину, заросшую сухими цветами бессмертника, осталась выложенная камнями гигантская фигура ЧЕЛОВЕКА…

Олег отбросил последний лист только тогда, когда багровый тусклый полумесяц коснулся вершин дальнего леса, и лист этот, потеряв свои очертания, превратился в расплывчатое серое пятно. Потирая одеревеневшую поясницу, он попытался сообразить, сколько же дней продолжалась эта запойная писанина. Вспомнилось, как раздражали с необыкновенной быстротой сгоравшие свечи, потом в памяти возникла жаркая поляна, где приходилось то и дело переползать с места на место, догоняя убегающую тень… и еще, снова — раскоп, освещенный не то восходящим, не то заходящим солнцем… Все это путалось, беспорядочно налагалось друг на друга, и Олег махнул рукой. Лишь сейчас он ощутил, как вымотался. И „Раскопию“ Павловичу он, конечно, подложил препорядочную свинью. Ничего себе работничек — в самый разгар работы уходит нахально и открыто, пропадает где-то целыми днями, по ночам бродит вокруг лагеря, заставляя вздрагивать бедного Харитоныча, а на рассвете пробирается в продовольственную палатку и поедает там всухомятку хлеб с сахаром. Возможно, было несколько иначе, но Олегу, в сознании которого дни и ночи смешались в сплошной черно-белый клубок, все это представлялось сейчас именно так. Около десяти лет назад, когда он взахлеб писал „Делюн-Уран“, свою первую поэму, с ним происходило что-то подобное, но не столь сильное и опустошительное. Сейчас он казался самому себе выгоревшим лесом, где стоит мертвая тишина, горько пахнет гарью и неподвижно чернеют обугленные стволы. Однако он был счастлив, устало и печально, и счастлив настолько, что если бы кто сказал: „Самое прекрасное, что могло случиться в жизни, ты уже получил, лучшего ничего не будет“, — Олег даже ни на миг не усомнился бы.

Олег невидяще смотрел в зияющую яму раскопа. Он не совсем отчетливо представлял себе, что выходило из-под его пера в эти дни. Его лихорадило, он писал, как перед кораблекрушением, когда на счету каждая секунда. Он смутно помнил, что без конца перечеркивал написанное, рвал, начинал сначала. Трудно сказать, что получилось.

Тут около него упало нечто похожее на сосновую шишку. Олег вздрогнул, огляделся. Где-то рядом послышался тихий смех, шорох.

— Лариса? — хрипло спросил он.

Гибко отстраняясь от колючих веток, она подошла и, нагнувшись, заглянула ему в лицо.

— Испугался?

— Испугался, — честно признал он. — Сколько сейчас времени?