Явдат Ильясов - Заклинатель змей

Но Омару не хотелось писать. В голове пусто. Он перелистал рукопись и бросил ее. "Перенести вычитаемые члены уравнения в другую его часть, где они становятся прибавляемыми"… "Взаимно уничтожить равные члены в обеих частях уравнения"… "Коэффициент при старшем члене уравнения приводится к единице"… Чепуха! Детский лепет. Пока что ничего примечательного. Все это есть у его — предшественников. Но и без них, этих простых задач, трактат будет неполным, поскольку он должен служить повседневным руководством в спорных делах.

Самое сложное — впереди. Он вплотную подступил к третьему разделу трактата. В голове четко обозначилась цель: построение корней нормальных форм уравнений третьей степени.

Но ему не хватало живых примеров, — как человеку, засидевшемуся в наглухо закрытой комнате, не хватает свежего воздуха.

Омар сказал об этом судье.

— Понимаю, — кивнул Абу-Тахир. — Что ж. Поедешь завтра со мною за город. Побываешь в садах, в полях. Наберешь, — усмехнулся он с горечью, — столько живых примеров, что хватит на десять трактатов.

— Хорошо. И еще: Али Джафар просит нанять ему в помощь двух-трех работников. Ему одному не управиться к зиме с дровами.

Абу-Тахир внимательно пригляделся к нему:

— А мог бы. Ну, ладно. Скажу дворецкому, наймет.

***

Вернувшись к себе, Омар обнаружил девушку с открытым лицом. Служанке это не возбраняется. Она занималась уборкой. Ясное личико, простое и чем-то родное. Чем-то очень отдаленно напоминающее лицо Ферузэ. Он и внимание обратил на нее потому, что заметил какое-то сходство с Ферузэ. Ах, Ферузэ! Неужели она будет преследовать его всю жизнь? Наверно, Ферузэ в юности была такой же незатейливо-хорошенькой, милой. Была. Он помнит.

Но Ферузэ — крупнее, дороднее, а эта — совсем уж крохотна. И рост маленький, и рот, и носик; ручки, ножки — вовсе детские. Только глаза — большие, золотистокарие, с каким-то особенным разрезом. И взгляд — взрослый, серьезный. Даже какой-то больной. Будто она сейчас закричит. Поэтому трудно понять, сколько ей лет: может, двенадцать, а может, и все восемнадцать.

Все женщины, которых знал Омар, были старше его. Видно, потому он так рано повзрослел.

— Как тебя зовут?

— Рейхан.

…Отбивалась она не слишком упорно. Похоже, он тоже пришелся ей по душе. И вдруг оттолкнула его, произнесла лихорадочным шепотом:

— Дашь золотой — приду к тебе ночью…

— Золотой? — Он выпустил ее из рук. — Зачем тебе золотой? — спросил он удивленно.

— Как зачем? — удивилась она в свою очередь. — Всегда пригодится. Жалко? Или денег нет?

— Деньги есть. Не жалко, — смущенно сказал Омар. — Но… — Одета, обута, сыта, есть крыша над головой. Зачем ей деньги? Чтоб утолить природную жадность? И как, во сколько оценить вихрь чувств, забурливших в нем? Их на динары не переложить. — Видишь ли, я до сих пор… платил за любовь любовью. Не знал, что ее можно купить за деньги. Теперь буду знать.

Рейхан уставилась ему в глаза своими яркими, необыкновенными глазами. "Златоглазое чудовище, — подумал Омар, вновь загораясь. — Нет, я тебя не упущу. Золотой? Получишь".

— Я… хочу собрать на выкуп. — Она расплакалась. — Выйти из рабства… вернуться домой, в Ходжент.

Вот оно что! Омар потемнел, сгорбился, устало опустился на тахту. Да. Ведь есть еще и эта сторона жизни. Хорошо, он обменял в бане, чтоб легче было хранить, часть своих дирхемов на динары. Тридцать пять серебряных монет за золотую. Омар подозревал, конечно, что веселый муг его обжулил. Ну, бог с ним. Обойдемся. Не пропадем.

— Я дам тебе пять золотых, — сказал он угрюмо. — А ночью… можешь не приходить.

Но Рейхан явилась.

После долгой мучительной ночи он все же встал бодрый, жизнерадостный, довольный. Рейхан уже нет. На видном месте, на столике с расчетами, Омар нашел свои пять монет, которые вручил ей в темноте.

***

— Приболел? — сказал Абу-Тахир, взглянув на его вспухшие губы.

— Лихорадит, — покраснел Омар.

— Бывает, — усмехнулся судья понимающе. — Надо беречь здоровье. Говорят, от лихорадки помогает пахучий базилик — рейхан. Может, не поедешь?

— Поеду! Непременно поеду.

— Что ж, в добрый час. — Лицо у судьи суровое, строгое, а в глазах — затаенный смех…

***

— Это Мухтар, мой письмоводитель, — познакомил судья Омара с высоким худым бледным юношей. — Он из крестьян. Неплохой математик. Хорошо знает сельскую жизнь, — расскажет тебе о здешних делах.

Осень. В малых оросительных канавах воды уже нет, в крупных она неподвижна, прозрачна, ее стеклянная поверхность осыпана палой листвой. И небо стеклянное. И ветер — стеклянный. В пустых садах — тихий шум. Облетают последние листья. В их легком шорохе, в оголенных ветвях, в стылом воздухе — печаль, задумчивость. В эту пору в садах всегда почему-то грустно.

И, видно, от этой грусти землемер, ехавший на ослике, достал из переметной сумы флейту, взглянул на Омаровы губы и сунул ее Мухтару.

Певучий пронзительный звук далеко разнесся по густому холодному воздуху. Казалось, это вскричала забытая людьми дорога, возопили, страшась близких морозов, тонкие ветви плодовых деревьев, обратился в плач нежный смех детей, бегавших в саду еще недавно, летом. Нет, невмоготу. Флейта захлебнулась низким судорожным стоном. Мухтар, вздохнув, вернул ее землемеру. Омар кивнул ему благодарно.

Слезть бы с лошади, бросить ее и побрести, шурша сухой листвой, в заманчивую, таинственную глубь огромных безлюдных садов. Хорошо бы в самом укромном месте, вдали от дорог, соорудить шалаш и жить в нем. Одному. Нет, с Рейхан. Яблоки есть. Спать. Никого не видеть. Устала голова.

Яблоки? Омар усмехнулся своей наивной мечте. Их нет. Снят урожай. Вывезли его. Он окинул деревья зорким взглядом и заметил высоко на ветке одно забытое крупное бледно-зеленое яблоко. Одно-единственное на весь сад. Вот удача!

Он спрыгнул с лошади, подобрал с земли корявую жердь, — одну из тех, которыми в конце лета подпирают ветви, усеянные тяжелыми плодами, — и попытался достать заветное яблоко. Но жердь оказалась короткой. Бросил ее, взял ком сухой земли, кинул — мимо! Второй — мимо! Мухтар не утерпел, присоединился к нему.

Но зловредное яблоко никак не хотело падать. Шуму было, смеху! Причем Омар смеялся, забавно выпятив больные губы: гю-гю-гю! — и уже одно это вызывало неудержимый смех у других. Страж, сопровождавший вместе с землемерами судью судей, сжалился над молодежью, привстал на стременах и сбил упрямое яблоко острием копья.

Веселые, румяные, вновь взобрались на лошадей.

— Грызи, — не глядя, сунул Омар злополучный плод Мухтару.

— Сам?

— Я мало охоч до яблок.

— Я тоже. Сестренке отдам. Спасибо. — Мухтар спрятал счастливое яблоко за пазуху.

Омар вспомнил о своей сестре. Ему захотелось плакать. Вестей от родных все нету.