Петер Пранге - Княгиня

Уитенхэм-Мэнор,

апреля 29-го числа 1625 года.

Дорогая Кларисса!

Приветствую тебя именем Отца, и Сына, и Святого Духа!

С горечью и болью сообщаю тебе, дитя мое, о кончине нашего дорогого короля Якова. Да смилуется Господь над душой его, призвав в царствие небесное.

Как ни горька для меня боль невосполнимой утраты, считаю долгом своим, осушив от печали очи, устремить взор в грядущее. Тебе известно, как разгневал Якова твой отъезд в Рим, преднамеренный и озорной? Однако нынче твоему возвращению преград более не имеется. Дядя Грэхем, которому в новом кабинете предложена должность, уверил меня в этом. Ты с радостью будешь принята при дворе короля Карла — заходила неоднократно речь и о том, что ты после свадьбы станешь придворной дамой при королеве Генриетте.

Стало быть, не медли и возвращайся к родному очагу! Твой будущий супруг лорд Маккинни, этот почтенный человек, ждет не дождется твоего прибытия, чтобы заключить тебя в объятия. С тем чтобы ты не испытывала недостатка в наличных средствах в пути, я поместил нужную сумму в одном из итальянских банков Лондона. По предъявлении приложенного к письму аккредитива тебе в любом крупном городе, не чиня препятствий, выдадут затребованную тобой сумму.

Торопись, дитя мое, и выезжай еще до наступления зимы! Да благословит тебя Господь на благополучное возвращение.

Твой любящий отец,

лорд Уитенхэм, граф Брекенхэмширский.

Когда Кларисса дочитывала письмо, у нее тряслись от волнения руки, да так, что буквы расплывались перед глазами, как чернила на мокрой бумаге.

— Теперь мне и правда не суждено будет увидеть ваши башни, — подняв глаза, тихо заключила девушка.

Но Кастелли уже не было.

— Просто взял да ушел, не сказав ни слова, — фыркнул Уильям. — Даже не соизволил попрощаться. Ну и нравы здесь, в Италии!

Впрочем, как ни тщился наставник Клариссы выглядеть недовольным, получалось это плохо. Предстоящий отъезд на родину переполнял Уильяма радостью, так что он забыл и о погоде по заказу иезуитов, и о своей хвори. Глава последняя его труда, озаглавленного «Путешествие по Италии, с описанием и учетом всех многочисленных искусительных и манящих соблазнов и обольщений, каковые в этой стране встречаются», обретала наконец зримые очертания. Бессмертная слава была ему обеспечена!

Не успели они усесться в экипаж, который должен был доставить их от собора Святого Петра на пьяцца Навона, как Уильям завел речь о приготовлениях к отъезду, сравнивая всевозможные маршруты следования в Англию. Кларисса же силилась сдержать подступившие слезы.

— На тебе лица нет, — испуганно отметила донна Олимпия, как только они прибыли в палаццо Памфили. С озабоченным видом Олимпия отдала няне малыша Камильо, которого держала на руках. — Ты, случайно, не заболела?

Прикрыв двери гостиной, она обняла Клариссу. Стоило донне Олимпии прикоснуться к ней, как Кларисса разрыдалась.

— Я должна возвращаться в Англию! — объявила она сквозь слезы, показывая письмо отца.

Девушка стала сдавленным голосом переводить на итальянский отцовские строки. Олимпия, пытаясь успокоить Клариссу, гладила ее по волосам.

— Ты же знала, что в один прекрасный день тебе придется уехать отсюда.

— Да, конечно. Но сейчас… сейчас… все так… внезапно.

— Однако это не повод, чтобы так расстраиваться! Тебе разрешили вернуться в Англию. В Лондоне готовы даже принять тебя в придворные дамы. Любая, окажись она на твоем месте, была бы безмерно счастлива. А перед этим состоится твоя свадьба!

— Я не хочу за этого человека! — вдруг выпалила Кларисса. — Я… я совсем его не знаю! Как я могу выйти за него замуж?

— Не говори глупостей, дитя мое. Родители подобрали тебе жениха, и ты им за это должна быть благодарна. Поверь мне, тебя ждет счастье, большое счастье. Замужество — природное предназначение женщины.

— Ах, Олимпия! — всхлипывала Кларисса. — Я боюсь. Жить с этим человеком, остаться с ним один на один!.. Да я в глаза его не видела. Знаю только, что он лорд, и что стар как мир — ему уже больше тридцати, — и что живет он на каких-то там шотландских болотах.

Уткнувшись лицом в грудь кузины, Кларисса дала волю слезам. Поглаживая девушку по спине, Олимпия стала нашептывать ей что-то по-итальянски. Нежные, будто шелк, мелодичные слова скоро успокоили Клариссу. Вынув из рукава платочек, она вытерла глаза.

— А что ты сегодня делала в соборе?

— Я… я осматривала купол, с галереи…

— Ты была на галерее? А как ты туда попала? Ведь для этого нужен ключ.

Взяв кузину за подбородок, Олимпия посмотрела ей прямо в глаза:

— Кто тебя провел под купол?

Кларисса медлила с ответом. Почему же так трудно выговорить это имя?

— Ты должна мне сказать, дитя мое.

— Синьор… синьор Кастелли…

— Кастелли? Тот каменотес? — поразилась Олимпия.

Кларисса судорожно сглотнула.

— Да, синьор Кастелли, — повторила она, теперь уже уверенным тоном и вполне отчетливо. — И никакой он не каменотес, а архитектор. Он показал мне купол. И купол, и алтарь, и потолочную роспись — все! — вдруг стала перечислять Кларисса. — И фонарь, и четырех евангелистов с их символами — он все мне объяснил, так чудесно объяснил, мне никто до него ничего так не объяснял. Он такой умный, образованный и при этом очень скромный, до боязливости. Но потом все равно мне улыбнулся, даже два раза улыбнулся…

Так же внезапно, как и разговорилась, девушка умолкла. Кларисса вдруг показалась себе несдержанной, глупой девчонкой. Олимпия кивнула.

— Помнишь, когда ты только приехала, я пообещала тебе, что буду твоей старшей подругой, как была подругой твоей матери? Помнишь?

— Да, Олимпия.

— Я хочу сейчас спросить тебя кое о чем. Обещай, что будешь отвечать на мои вопросы честно, без утайки. Обещаешь?

Когда Кларисса кивком подтвердила согласие, донна Олимпия взяла девушку за руку.

— Ты всегда рада видеть синьора Кастелли?

— Больше, чем кого-либо другого, — тихо произнесла Кларисса в ответ. — Мне хотелось бы видеть его каждый день.

— Бывает иногда, что, перед тем как заснуть, ты думаешь о нем?

— И сразу же, как проснусь, тоже.

— А когда он перед тобой, что ты чувствуешь? Странное покалывание в затылке? Или мурашки по спине?

Кларисса покачала головой.

— Сердце начинает биться сильнее? Во рту пересыхает? И в желудке бог знает что творится? Колени подгибаются?

— Нет-нет, — ответила Кларисса. — Ничего такого я не испытываю.

Олимпия удивленно подняла брови:

— Что же в таком случае ты испытываешь?

— Это немножко другое — приятное чувство теплоты. И… мне становится так спокойно на душе, такое умиротворение охватывает меня всякий раз, как я увижу его или он заговорит со мной. Тогда я забываю обо всем, и мне становится хорошо, только хочется, чтобы это не кончалось никогда.