Петер Пранге - Княгиня

Я слышал, — сказал Франческо, — что объявлен конкурс на проект этого фонтана.

Ах, — ответила донна Олимпия, — тогда Сан-Джованни не так уж и важен для вас в отличие от базилики, которая требует столько внимания и…

Короче говоря, — не дал ей закончить Иннокентий и повернулся к Франческо, — мы желаем, чтобы и ты принял участие в конкурсе. Мы ценим тебя и готовы рассмотреть твой проекте особым вниманием.

Кивок Иннокентия недвусмысленно свидетельствовал в пользу серьезности его намерений, а взгляд говорил куда больше. Нет, в откровенности понтифика сомневаться не приходилось. Франческо чувствовал, что от волнения у него пересохло во рту. Даже если речь шла просто о сооружении фонтана — здесь открывалась уникальная возможность коренным образом изменить его будущее. Фонтану суждено стать символом победы Иннокентия. Его великолепие — и донна Олимпия не скрывала этого — поднимало мирскую резиденцию папы над официальной. Зодчий, сумевший достойно воплотить эту идею в камне, до конца дней своих завоевал бы уважение папы и его могущественной родственницы. С другой стороны, прозрачно намекнув на то, что ее фаворит — Бернини, и никто другой, донна Олимпия вполне сознательно унижала его. Франческо Борромини в ее глазах — лишь второсортный или даже третьесортный мастер — ведь существовал еще и Райнальди…

— Ну так что, сын мой? — потребовал ответа Иннокентий.

Франческо откашлялся.

Покорнейше прошу вашего прощения, ваше святейшество, но мое участие в конкурсе невозможно. Я больше не выставляю свои проекты на всеобщее обозрение.

— Как изволите вас понимать? — повысила голос донна Олимпия. — В конкурсе примут участие самые видные скульпторы и зодчие нашего города — Райнальди, Пьетро да Кортона, Альгарди. Не уверена, что они в чем-то вам уступят. Скорее напротив.

— Мое решение носит принципиальный характер, — не сдавался Франческо, нисколько не смущенный доводами донны Олимпии. — Я готов создать фонтан лишь в том случае, если заказ на него поступит вне конкурса.

— Опасаетесь, что проиграете? Или же вами руководит гордыня? Если так, то это неслыханная самонадеянность. Не забывайтесь! Насколько мне известно, вы до сих пор выполнили всего-то пару мало-мальски значимых заказов. Вероятно, вы все же понимаете, какая честь для вас быть допущенным к участию в конкурсе, объявленном его святейшеством.

— Ты на самом деле требуешь слишком многого, — счел своим долгом поддержать невестку Иннокентий. — Выходит, мы должны слепо довериться твоим способностям?

— Если я не заслуживаю такого доверия, ваше святейшество, то, поверьте, вполне могу остаться в стороне.

— Вы что же, вознамерились поставить себя выше папы, синьор Борромини? — гневно вопросила донна Олимпия. — Его святейшество уже объявил конкуре. Как он может раздавать заказы вне его рамок? Любой упрекнет его в необъективность!

— Один вопрос, — поднял руку Иннокентий и с посуровевшим лицом повернулся к Франческо. — Предположим, мы в знак признания твоих заслуг в работе над Латераном поручим тебе проект. У тебя уже есть какие-либо идеи, замыслы насчет фонтана? Как он будет выглядеть?

Именно на этот вопрос и рассчитывал Франческо.

— Не соблаговолит ли ваше святейшество лично взглянуть на мой эскиз?

Пока Иннокентий поднимался с трона и в сопровождении Олимпии следовал к столу, Франческо успел развернуть на нем большой лист бумаги: предусмотрительно прихваченный с собой проект фонтана на площади пьяцца Навопа. Еще бы у него не было идей или замыслов! Борромини разволновался так, что голос его дрожал, когда он пояснял план.

— Идея весьма проста, — сказал он, указав пальцем на чертеж. — Обелиск, символ креста, с четырьмя попарно расположенными аллегорическими фигурами, каждая из которых представляет четыре страны света. Таким образом фонтан перед резиденцией папы символизирует господство христианской веры на целой земле.

Франческо умолк в надежде, что остальное доскажет его проект. И если Иннокентий задумчиво почесывал подбородок, бормоча вполголоса «ага» и «ну-ну», его невестка, казалось, ничем не выдавала своего отношения к тому, что было изображено на листе бумаги. Молча склонившись над столом, она некоторое время вертела лист то вправо, то влево, затем, отойдя на пару шагов, присмотрелась к эскизу издали, после чего снова вернулась к столу.

Франческо вглядывался в лицо донны Олимпии, пытаясь разгадать ее намерения. Как она восприняла его проект? Удовлетворял ли он ее запросам? Поразил, удивил ее? Или же, напротив, не произвел ровным счетом никакого впечатления? В конце концов, в Риме уже имелись обелиски, например, на пьяцца Сан-Джованни в Латеране. Разгадала ли она то, что он намеревался сказать этим удвоением? Оба обелиска как бы смотрели друг на друга: епископальный храм папы — на его мирскую резиденцию, и наоборот; этим Франческо пытался подчеркнуть, выделить символическое слияние религиозного и светского могущества понтифика. Борромини понимал: каково бы ни было отношение Иннокентия к его проекту, без согласия донны Олимпии он ни за что не поручит ему выполнение столь дорогостоящего заказа.

— Это нечто совсем иное и, надо сказать, неожиданное для нас, синьор Борромини, — наконец раздельно произнесла она. — Мы и сами задумывались над тем, чтобы ансамбль фонтана включал и обелиск, рассматривали идею и о четырех странах света, но уж никак не о том, как объединить то и другое. — После многозначительной паузы она продолжила: — Действительно блестящая, просто фантастическая идея! Подобный замысел сделал бы честь самому кавальере Бернини. Поздравляю вас!

— И в самом деле, — пробормотал Иннокентий, — нам также сей проект представляется вполне удачным. Нет, вполне, вполне…

У Франческо было ощущение, будто огромный кулачище, сжимавший его сердце, ослабил свою железную хватку.

— Замысел вам понравился? Вы принимаете мою идею? — слегка растерявшись, осведомился он, будто желая еще раз убедиться в том, что оба на самом деле удовлетворены. — Если здесь и могут присутствовать недоработки, прошу учесть, это всего лишь набросок. Что же касается расходов, — поспешно добавил Франческо, хотя о них никто не заикался, — то позвольте осведомить вас, что на Виа Аппиа в цирке Максенция лежит прекрасно сохранившийся обелиск. И хотя он разбит на четыре куска…

— Чем больше мы над этим раздумываем, — продолжал Иннокентий, словно не слыша Борромини, — тем более нравятся нам твои взгляды. Нет-нет, ты на самом деле не разочаровал нас.

— …однако не составит труда так скомбинировать отдельные элементы, что их вновь можно будет соединить, — пытался договорить Франческо.