Петер Пранге - Княгиня

Голоса в соседней комнате теперь звучали отчетливее. Кларисса бросила невольный взгляд на дверь. Неужели он сейчас говорит Олимпии те же слова, какие тогда говорил ей? Неужели готов делать с ней то, что делал с ней? Кларисса запретила себе подобные мысли — ее это не касается! Но отчего Олимпия вдруг надумала заказать у Бернини бюст? Алессандро Альгарди уже увековечил кузину в мраморе, кроме того, в палаццо имелась буквально прорва портретов донны Олимпии, один великолепнее другого. И отчего Лоренцо потребовался чуть ли не год для изготовления одного-единственного бюста? В свое время он высекал их по дюжине в месяц. Может, работа — лишь предлог, чтобы почаще видеться с донной Олимпией? Внутреннему взору Клариссы предстала давняя, нынче уже полузабытая сцена: раннее утро, окутанная предрассветной мглой часовня палаццо Памфили, две фигуры, мужская и женская, объятия, нежные слова расставания…

Голоса за стеной звучали настолько громко и, если судить по тону, агрессивно, что Кларисса разбирала даже обрывки фраз.

— Это должно оставаться тайной — обязательно!

— Естественно! Можете на меня положиться, донна… Это будет нашей маленькой, уютненькой тайной, и никто не будет о ней знать — только вы да я… При одном условии… Но оно ведь известно вам…

Кларисса поднялась, чтобы прикрыть дверь плотнее. Она терпеть не могла становиться невольной свидетельницей чьих-либо тайн.

Однако, случайно заглянув в дверную щель, она остолбенела. Оказывается, донна Олимпия принимала вовсе не Лоренцо Бернини. Перед ней стоял тот самый босоногий, вертлявый монах, которого ей уже довелось видеть в обществе Олимпии в пасхальную ночь. Несомненно, он: крохотные глазки, припухлые губы. Не прикрывая дверь, Кларисса отступила в глубь комнаты. Что же связывает его с кузиной Олимпией?

— В последний раз, — прошипела донна Олимпия, — в последний!

— Вы бы не расстраивали меня, донна, — вполголоса ответил монах. — Не то опять сызнова придется начинать.

Через узкую щель в двери Кларисса наблюдала за происходящим. Что же это за тип? Что понадобилось ему от Олимпии? Кузина выглядела побледневшей, растерянной, нет, даже не растерянной, а до смерти перепуганной! Такой донну Олимпию Клариссе еще видеть не приходилось. Олимпия беспрестанно мерила шагами комнату, а монах тем временем, склонившись над столом, тщательно пересчитывал лежавшие на нем золотые монеты, кладя их одну за другой в кожаный мешочек.

— Пять тысяч восемьсот, пять тысяч девятьсот, шесть тысяч. Бросив последнюю монету в кошель, он повернулся к донне Олимпии:

— А может, все-таки прибавите? За такой-то бесценный камешек, а?

— Предупреждаю вас: не испытывайте мое терпение!

— Вы — меня? Вы меня предупреждаете? — Монах сочувственно улыбнулся донне Олимпии. — Если я готов довольствоваться жалкими шестью тысячами скудо, то лишь по добросердечию и великодушию. С моей стороны это акт благотворительности. Но если вы надумали угрожать мне, мне ничего не стоит изменить свое решение.

И тут улыбка внезапно исчезла с его мясистых губ, взгляд крохотных глаз подобно пике вонзился в донну Олимпию, а пальцы монаха тем временем бесстыдно скребли в паху, будто его донимали блохи.

— Не забывайте — вы у меня в руках!

— Это вы не забывайте, что я в любую минуту могу упрятать вас за решетку!

— Чего-чего, вот этого-то вы и не можете, — невозмутимо, почти лениво ответствовал монах, тщательно зашнуровывая кошель. — У кардинала Барберини хранится запечатанное письмо, которое, случись со мной что-нибудь, его святейшество непременно вскроет. А в нем во всех подробностях изложена наша с вами маленькая тайна. Черным по белому. Поучительная, знаете ли, история. Весьма поучительная, смею вас уверить.

— Что за история?

Кларисса видела, что ее кузина вот-вот потеряет самообладание. Олимпия была мертвенно-бледной, в глазах застыл неприкрытый ужас. Кларисса готова была броситься ей на помощь, так она сочувствовала кузине сейчас, но разве можно выдать себя? И прежде чем она решилась, монах продолжил:

— Вы что же, всерьез полагаете, что я отправился бы к вам, не удосужившись защитить тылы? На съедение женщине, отравившей законного мужа, чтобы забраться в постель к папе?

— Вы… вы… — заикаясь, лепетала донна Олимпия. — Вы добьетесь, что вас вздернут на виселице. Вы, а не кто-нибудь снабдили меня ядом!

— Именно, — ответил монах, запихивая кошель куда-то в складки сутаны. — Вот потому-то я и знаю, насколько вы хитры и коварны.

Затаив дыхание, Кларисса в ужасе застыла. Ничего не соображая от охватившего ее отчаяния, княгиня тщетно пыталась осознать произошедшее, но мысли путались, она была не в силах ничего понять.

— Думаю, мне пора, — объявил босоногий монах и, едва заметно улыбнувшись донне Олимпии, в полушутливо-торжественном жесте поднял руку. — Так что склони голову, дочь моя, для принятия благословения моего!

Не веря своим глазам, Кларисса видела, как та последовала требованию шантажиста в сутане. «Почему ее зовут Олимпия? Потому что «olim» она была "pia"», — вспомнились Клариссе присловья, услышанные ею в день избрания Памфили папой у статуи паскино. Как она еще тогда возмутилась этими жуткими, отвратительными слухами, распространяемыми о ее кузине! Теперь же босоногий монах подтвердил их…

Кларисса не смогла додумать мысль. Внезапно ее охватила дрожь, точно в лихорадке, зубы выбивали дробь, руки тряслись так, что письмо отца упало на пол.

Круто повернувшись, Кларисса поспешила прочь, в спешке не заметив даже, как широким рукавом платья задела вазу, и та со звоном грохнулась на пол. Прочь! Прочь отсюда! Торопливо поднимаясь по лестнице, она бросила лакею, чтобы ее не ждали к ужину, ей нездоровится, пусть так и передаст донне Олимпии.

Оказавшись в обсерватории, Кларисса упала на диван. Неужели услышанное — правда? Мысль была настолько чудовищной, настолько необозримой и неохватной сознанием, что превышала все пределы воображения. Клариссе казалось, ее голова слишком мала, чтобы вместить, осмыслить это событие. Донна Олимпия — отравительница? Женщина, в чьем ломе она провела столько лет? Помогавшая ей словом и делом, когда могла и как могла? Та, которая была ей и подругой, и сестрой, и матерью? Ближайшая советница папы? Нет, такого просто быть не может! Клариссе чудилось, что ее голова вот-вот расколется, точно орех под ударом молотка. Да, ее кузина неравнодушна к власти, ей нравится повелевать, судить да рядить — и это с каждым годом, проведенным в палаццо Памфили, становилось Клариссе все яснее. Но извести родного мужа? Немыслимо! Исключено!

Сделав над собой огромное усилие, будто все ее члены налились свинцом, Кларисса уселась на диване. Из водопада мыслей в сознании все отчетливее зазвучала одна, подлая и беспощадная, вызывавшая у Клариссы ненависть к себе и все же простая и ясная настолько, что не внять ей было нельзя: если все это неправда, ужасающее недоразумение, заблуждение, ошибочность доводов — чем в таком случае угрожал монах? Что за тайна связывает его с донной Олимпией? И с какой стати кузина одаривает его деньгами? Отчего так боится его?