Родион Феденёв - Де Рибас

Выдался день, когда Рибас побывал в Католической церкви, где падре Раньери не только отпустил ему грехи, но и поговорил о намерениях и посоветовал купить «Росийскую грамматику на французском языке», которую тут же на католическом подворье продавал французский купец Иоган Виара по одному рублю двадцать пять копеек за книгу. Простившись с падре, Рибас заехал к Кирьякову, который сообщил новость:

– Произведен я в капитаны, Джузеппе. Но испросил полугодовой отпуск. Собирался на Дунай, да там, говорят, в этом году маневры будут, а не война.

Он сообщил, что большая часть дунайской армии Румянцева направлена в Польшу и на шведскую границу, так как было опасение, что Турция и Франция втянут шведов в войну. Военная коллегия предложила Румянцеву готовиться к переходу Дуная, но он отказывался: сил мало.

От Кирьякова Рибас поехал на Невский, к дому Чичерина, где итальянец Берталлоти содержал овощную лавку «Болонья» и был знаком со многими петербургскими итальянцами и всегда сообщал о вновь появившихся клиентах. Конечно же, Рибаса в первую очередь интересовали неаполитанцы, а их связь с семейством Ризелли он установил бы сам. Но и на этот раз среди приезжих неаполитанцев не оказалось. Зато неожиданно Берталотти сказал гордо:

– Моя «Болонья» имеет успех. Вчера от князя Орлова приезжали за Перназамским маслом!

– Он в Петербурге?

– В Гатчине.

Рибас заехал на Васильевский, взял письмо и отправился в Гатчину. Дорога была настолько скучна, что он велел кучеру погонять, раскрыл грамматику на французском, да и задремал над ней. Очнулся, когда подъехали к мрачному замку, у подъезда ни часовых, ни лакеев. Джузеппе подергал ручки дверей – закрыто, прошелся по саду в надежде, что его заметят, и его заметили – гвардеец поджидал у дверей.

– Нет, князь никого не принимает!

– Я от Алексея Григорьевича, из Италии.

– Доложу.

Его впустили в нижний зал с окнами-бойницами. Гвардеец поднялся по лестнице, хлопнула дверь и на секунду Рибас услыхал какой-то рев, крик, возгласы. Спустуя минуту на балюстраде появилась совершенно невообразимая фигура. Темно-мохнатая, нечеловеческая, с цепью на шее.

–. Что надо? – спросила фигура по-французски.

– Князя Григория Орлова, – недоумевая отвечал Джузеппе.

– Я! – Взревела фигура. – От Алехана?

– Письма…

– Что мне теперь его письма! – вновь прорычала фигура по-французски.

– Я должен вручить их лично в руки князя.

– Нефедов! Возьми!

Гвардеец спустился, протянул руку.

– Только лично князю, – сказал Рибас.

– Да вот же он, – отвечал гвардеец.

– Где?

– Да возле медведя.

И только тут Джузеппе понял, что фигура была медведем, а за ним на фоне белой стены в растегнутой белой рубахе стоял князь без парика.

– Я должен видеть, как вы передадите, – сказал Рибас.

– Ради бога.

Гвардеец взял письма, поднялся наверх и вручил князю. То, что это князь, сомнений не было, Во-первых, похож на Алехо, а во-вторых, портреты Орлова все еще продавались в лавках. Джузеппе их видел.

– Мне ждать ответа? – спросил он громко.

– Нет! Возвращайся в Италию! – Вновь по-французски прорычал медведь.

Итак, визит к Орлову получился в высшей степени нелепым. Виктор по этому поводу сказал:

– Хорошо еще, что он был только пьян. Временами он безумен.

Беззаботная жизнь Джузеппе в Петербурге, как это ни странно, кончилась на балу. В синем предвечерье друзья подлетели к подъезду дворца Нарышкиных, где было уже множество карет, в прихожей сбросили шубы, отстегнули шпаги и по коврам лестницы взошли в гудящий бальный улей. Вишневый фрак Джузеппе обращал на себя внимание – в России он только входил в моду. Еще в карете Виктор Сулин предупредил: хозяин дома невообразимый чудак и неистощимый весельчак. И когда они отыскали Льва Александровича, обер-шталмейстера двора, чтобы представиться, то увидели вельможного барина в лентах по кафтану, но вместо звезд к ним были приколоты живые цветы, а на голове шталмейстера красовался венок.

– Да знаю я твоего Джузеппе! – воскликнул Лев Александрович. – Говорят, он английского консула на дуэль вызвал.

Это было полнейшей неожиданностью. Оказывается! Рибас хотел объясниться, что не консула, но Нарышкин отщипнул от венка два лепестка, вручил их прибывшим и, смеясь, заявил:

– Закусывайте!

– Как?

– Ешьте дары бога Пана!

Что поделаешь – пришлось исполнить, а Нарышкин с дамой покатился колобком дальше, раздавая лепестки, и, остановившись возле жмущегося к стенке старика, выхватил из кармана букетик.

– Специально для вас берег!

– Не буду! – завопил старик.

– Тогда держи во рту!

Старик покорно ухватил ртом букетик, что-то замычал, раскланивался перед любопытствующими, и Джузеппе узнал в нем Прокопия Акинфовича Демидова.

– Так веселятся у Нарышкиных? – спросил Виктора Рибас.

– Это еще цветочки, – отвечал тот. – Прокопию тоже палец в рот не клади. Он недавно в своем ботаническом саду в Москве, чтобы пугать дам, постоянно рвущих цветы, вместо статуй поставил голых мужиков.

Бал не объявлялся костюмированным, но в прическах женщин розы и левкои соседствовали с путениями и, когда дамы собирались в кружок, невольно думалось: где же садовник, чтобы полить образовавшиеся клумбы.

Среди присутствующих, ожидающих начала, выделялись офицеры из армии. Они образовали свой особый кружок и поглядывали на штатских надменно. В их группе Рибас тотчас узнал князя Долгорукова. Юрий Владимирович приветствовал Рибаса своеобразно: сложил ладони рук у груди на мусульманский манер и воскликнул:

– Спасите меня, о великий муфтий Джузеппе!

– Всегда к вашим услугам. Но в чем дело?

– Мне не верят, что я при Чесме погрозил пальцем капудан-паше и тот в панике бежал со своего судна.

– Но господа совершенно правильно делают, что не верят вам, – сказал Рибас.

– Как?!

– Ведь вы не только погрозили пальцем, но еще и сказали пару крепких слов.

– Об этой мелочи я забыл. Я мог бы повторить эти слова, но тогда на балу мы останемся без дам. А это мой последний бал в Петербурге. Еду на Дунай. Румянцев написал, что не откроет без меня Военный совет. Я его понимаю. Но мне приходится весьма сочувствовать гарему верховного визиря.

– До отчего же?

– Визирь, как узнал, что я скоро буду на Дунае, вот уже месяц, как не посещает свой гарем.

К ним подошли два офицера. Один прихрамывал и опирался на трость. Второй, высокий, статный, поигрывал цепочкой золотых с бриллиантами на корпусе часов, которых па его поясном шарфе висело несколько пар.

Первый оказался премьер-майором Петром Паленом, второй – подполковником Леонтием Бенигсеном.

– Вы из армии Румянцева? – спросил Рибас майора.