Родион Феденёв - Де Рибас

В нетопленном сыром конференц-зале собрались несколько профессоров и до десятка молодых адъюнктов. Надворный советник и конференц-секретарь Иоган Эйлер представил Рибаса собравшимся и познакомил его с профессорами. Доклад мостостроителя был короток:

– Если господа просмотрели мои расчеты и чертежи, то мне нечего больше прибавить к ним. Я жду вопросов и с удовольствием отвечу на них.

Последовало долгое молчание, после которого берлинский анатом Фридрих Вольф, неизвестно для чего притащившийся на заседание, щуря близорукие глаза, ко всеобщему увеселению присутствующих спросил:

– А что же это за такие большие флаги посередине моста?

– Простите, но это не флаги, – отвечал Рибас. – Это паруса, с помощью которых средняя часть моста будет разводиться, чтобы дать возможность свободному проходу судам с высокими мачтами. Ворота моста будут раскрываться по течению сами, а против течения закрываться с помощью парусов.

– А если ветра не будет?

– По данным вашей же Академии на Неве в году не наберется и десяти дней, когда стоит полный штиль, – объяснил Рибас.

Сама идея с парусами вызвала одобрение. Маклебургский математик Ульрих Эпинус и библиотекарь Академии Семен Котелньиков, отлично знавший математику, высказались о тщательности расчетов. Молодые адъюнкты набросились на Рибаса стаей: «Шестиопорный мост не выдержит натиска льда. Место выбрано неудачно. Наплавной Исакиевский надежнее и дешевле». Рибас возражал, но окончательно дело решил надзиратель академического физического снаряда Людвиг Крафт. Он был придворным учителем и как раз спешил к урочному времени, а поэтому сказал лаконично:

– Господа, расчеты и чертежи хороши, но совершенно необходим макет моста. Без него нам нечего ломать копья.

На этом и порешили. Две недели в мастерской кадетского корпуса новоявленный мостостроитель сооружал модель. Когда она была готова, он представил ее в Академию, но на заседание явилась половина того числа академиков и адъюнктов, что собиралась в первый раз. Сторож Академии, нанятый за полтину, усердно дул мехами в паруса, и средняя часть модели моста, опирающаяся на колесики, легко закрывалась. Собравшиеся вновь отложили окончательное решение, потребовав добавки в расчетах. Раздосадованный и разочарованный мостостроитель махнул на все рукой.

– А вы думали, что они сразу дадут вам медаль и десять тысяч к свадьбе? – пожимал плечами Виктор Су-лин. К огорчению Рибаса он собирался к отъезду в свое псковское имение.

– Но к свадьбе вы вернетесь? – спрашивал Рибас.

– К свадьбе? – переспрашивал Виктор. – Впереди Рождество. Потом великий пост, во время которого не женятся. Когда вернусь, даст Бог, и ваша свадьба состоится.

Алексей Орлов приехал в середине декабря. Виктор к этому времени уехал из Петербурга. Выждав два дня, Рибас отправился к Орлову, но его адъютант сказал:

– Вряд ли Алексей Григорьевич сможет вам что-то предложить. Мы и сами не знаем, что ждет нас завтра. Во всяком случае, пока лишь решен наш отъезд в Москву.

– А оттуда? В Италию?

– Вероятно.

Итак, оставалась одна возможность – служить под началом будущего тестя в кадетском корпусе. Но служба эта была не по душе майору-самниту. Занимаясь проектом моста в кабинетах корпуса, он вдосталь насмотрелся на возню ротных капитанов с кадетами пяти возрастов. Капитаны выполняли обязанности дядек-воспитателей и тщательно старались блюсти устав, составленный самолично десять лет назад генералом Бецким, принявшим руководство над Кадетским Шляхетским корпусом.

Здесь учились-воспитывались дети дворян с пяти-шестилетнего возраста, а родители давали подписку в течении пятнадцати лет обучения не брать свои чада домой. Двадцать четыре предмета, которые полагалось изучить кадету, были разложены на пять возрастов. Малолетним отделением – мундир василькового цвета – командовала мамка-управительница. Второй возраст – до двенадцати лет – мундир голубой. Третий – до пятнадцати лет – мундир серый. Четвертый и пятый возрасты переходили в ведение офицеров, обучавших военному искусству. Мундиры зеленые с лосиным.

Когда Рибас оставался ночевать в корпусе, в шесть утра его будила труба. Ротные капитаны заменяли кадетам отца и мать: умылось ли чадо, как позавтракало, почему отказалось от обеда, набедокурило в классах, обтрясло яблоню в саду, подралось с враждебным кланом кадетов-артиллеристов… И так до девяти пополудни, когда били зорю ко сну. Это ли занятие для двадцатитрехлетнего майора-неаполитанца? Нет, он грезил блестящим началом карьеры. А семидесятилетний генерал Бецкий вручил горячему мечтателю тоненькую книжечку, изданную в типографии Кадетского корпуса:

– Изучите, мой друг, составленное мной «Наставление воспитателям» и подавайте пример и все правила благородной природы.

Генерал сочетал регламент с благородными мотивами: посредством Кадетского корпуса, школы при Академии художеств, воспитанниц Смольного, над которым он шефствовал, и несчастными из Воспитательного дома, которых он пестовал, Бецкий страстно мечтал вывести во всех этих кювезах Людей Новой Породы и руководствовался тезисом Джона Локка – от добрых чувств к развитию разума.

– Все это можно только одобрить, – говорил Рибас Насте. – Но…

– Это не ваша стезя? – нежно спрашивала невеста.

– Неужели он рассчитывает дожить до результатов своих трудов?

– Будьте ему преемником.

– Я?!

– Да-да. Для вас хоть и благородно, но скучно. Что же делать?

Рибас как мог затягивал свое вступление в корпус. Этому способствовали рождественские балы, хваткие морозы и то, что Ивану Ивановичу теперь было не до него. У Бецкого появился соперник в лице сына лютеранского пастора из Регенсбурга Фридриха Мельхиора Гримма. Бецкий не раз поминал его, и Гримм прибыл в Петербург в дни бракосочетания Натальи-Вильгельмины и Павла. Он был великолепно принят императрицей, обласкан, устроен по-царски. Что и говорить: литератор и мыслитель состоял в личной переписке и королем польским, и со шведской королевой, и с Фридрихом II.

– Конечно, это человек широчайших интересов, – брюзжал Иван Иванович. – Но вряд ли он способен возглавить российский департамент ума.

– Но его прочат в первые и постоянные советники вашей компаньонки, – говорила Настя.

– Ах, я думаю, это ненадолго, – отвечал Бецкий.

– За ломберным столом он теперь постоянный партнер императрицы. Она каждый день приглашает его в свои покои для бесед, – сообщала Настя.

– Он отлично понимает, что его корреспонденты-монархи в Петербург ему писать не будут. Тут начинается политика. А европеец не позволит себе отдать всеевропейскую известность даже за баснословное жалование.