Родион Феденёв - Де Рибас

Эльфинстон ввел арьергард в дело через час после унизительного, как казалось Рибасу, ожидания, но стрельба шла по неясным в дыму целям – турки рубили канаты и уходили в бухту. К вечеру все стихло. На «Лазаре» Рибас прибыл к «Трем Иерархам». Оттуда ему крикнули:

– Раненых подбирайте!

На борт «Лазаря» спрыгнули граф Андрей, Джика и Кирьяков. Кирьяков, все плаванье не здоровавшийся с Рибасом, вдруг сказал ему:

– Это тебе не драка в «Тосканском лавре»!

Притихшие рибасовы волонтеры вытащили из воды пятерых солдат, двух офицеров и обожженного и контуженного начальника десантов Федора Орлова. Его доставили на «Три Иерарха».

Перед самыми сумерками ветер-свежак рассеял пороховую гарь и открылось печальное зрелище: большая часть судов осталась с рваными парусами, разбитым рангоутом и оснасткой. На палубах молились, хвалили командиров за кильваторную колонну, удивлялись туркам, забывавшим рубить шпринги и подставляющим под огонь корму. На взорвавшемся «Евстафии» погибло около пятисот человек.

Граф Орлов закусывал на шканцах. Долгоруков, в жизни не командовавший шлюпкой, живописал:

– Я руководил маневрами на «Ростиславе». Пришлось сблизиться с турками. Я им погрозил пальцем так, что они попрыгали в воду. А сам Гассан-паша, забыв своего аллаха, перекрестился и сбежал на берег.

Пленные показали, что турецкий адмирал и в самом деле не участвовал в бою, а был на берегу.

Матросы смеялись, выясняли подробности, возмущались приказу не пить вина, жалели погибших – но все это не затрагивало разочарованного, опоздавшего к схватке неаполитанца-волонтера. Орлов совещался с адмиралами, а позже стало известно, что решено атаковать турок в бухте Чесма после полуночи. Путешественник Витторио Сулин, вконец оглохший от дневной пальбы, лежал в каюте, и Рибас написал ему, что отправляется с цехмейстером Иваном Ганнибалом к брандерам.

– Смерти ищете? – спросил Ганнибал, когда Рибас вызвался остаться на одном из четырех судов, переоборудованных в брандеры – суда с бочками нефти и порохом в трюмах, предназначенные для того, чтобы вплотную подойти к туркам и поджечь их, но перед этим надо было, чтобы кто-нибудь поджег сами брандеры. На одном из них Рибас остался с лейтенантом Маккензи и командой матросов. Антонио Джика и Кирьяков поплыли с Ганнибалом дальше, к передовому брандеру, на котором и остались. Маккензи, обрадовавшийся возможности поговорить по-английски, был словоохотлив.

– Я не люблю риск, – говорил он, вглядываясь в темноту ночи. – Я ставлю опыт: можно ли сделать морскую карьеру вне Англии. А вы давно на службе России?

– Я ей не служу, – ответил Рибас.

– Понимаю, вы ставите свой опыт, – сказал Маккензи и стал сокрушаться, что нельзя раскурить трубку. С палубы не уходили, чтобы не прозевать сигнала. Матросы расстелили мешки у борта, легли. Рибас подошел к ним. За эти месяцы он узнал и запомнил больше сотни русских слов, но о чем переговаривались матросы, не разобрал. Они и ему устроили постель из мешков, похлопали по ним ладонями, предлагая отдохнуть. Маккензи решил выкупаться, а Рибас мгновенно заснул, и в быстром сне весельчак Маккензи нырял в середину луны, серебряное пятно растекалось по воде…

– Огонь на «Ростиславе»!

Рибас вскочил. На гафеле «Ростислава» горел один фонарь – это был запрос к эскадре: готовы ли? И во тьме возникали десятки огоньков в ответ: готовы. На мачте «Ростислава» зажгли три фонаря: эскадре идти на неприятеля.

Сотни то вспыхивающих, то гаснувших свечей первых залпов не дали результата, турки пока не отвечали, но когда вдруг вспыхнуло одно из судов и осветило сгрудившийся в котловане бухты османский флот, пальба стала обоюдной. Первому бранедру турки не дали подойти близко и сожгли его на подступах. Маккензи что-то кричал, но матросы уже и без этого выбрали якорный конец, прибавили паруса, брандер полным ходом приближался к флангу турецкого флота, но вдруг палуба ушла из-под ног Рибаса, он полетел во тьму, ударился о надстройки, едва увернулся от катящейся бочки с нефтью. «Мель!» – крикнул рядом матрос. Позади вспыхнул третий брандер. Горящая нефть растекалась по воде. И лишь четвертый брандер лейтенанта Ильина приближался к турецким кораблям невредимым, но наперехват ему шла гребная галера. «Оставить брандер!» – закричал Рибас матросам и выпрыгнул за борт. Заранее приготовленная дубль-шлюпка оказалась рядом. Он вскарабкался в нее, гребцам указал на турецкую галеру, и его поняли без слов – гребцы налегли на весла. Рибас ощупал шарф на поясе – пистолеты были на месте. Но куда они годились после того, как побывали в воде! Он обнажил шпагу. Шлюп, где был Маккензи, ударился в борт турецкой галеры. Ее развернуло и прижало к шлюпке Рибаса. Матросы становились на борт и прыгали в галеру. Рибас остался в шлюпке, держал шпагу в вытянутой руке и, когда в свалке тел различал чужой мундир, вонзал в него шпагу. Вдруг мощный взрыв приподнял шлюпку и отбросил в сторону. Прийдя в себя, Рибас увидел, что брандер Ильина поджег многопушечный турецкий корабль, а от него уже загорались другие, и взрыв следовал за взрывом. Нещадный жар хлынул от этого стонущего вулкана, и Рибас с уцелевшими гребцами налег на весла.

К утру турецкий флот покоился на дне Чесменской бухты. Удалось захватить лишь линейный «Родос» и пять галер – одну из них Маккензи привел к «Трем Иерархам». И снова по палубам перекатывались волны возбужденных разговоров. Удивлялись Спиридову, который спутал диспозицию, отдав в рупор приказ выступить первым не тому кораблю; славили лейтенанта Ильина – он поджег свой брандер и последним покинул его; пили из чарок, кружек, ведер, бочек; свозили из брошенной крепости оружие, порох, драгоценные камни, шелка, ковры; падали кто где после бессонной ночи, просыпались от криков «ура» и пушечного салюта с других кораблей; горевали, не пьянели от вина и удивлялись тому, что совершили. Все это теперь было близко Рибасу, причастность к общему делу переполняла его, и он не обращал внимания на то, что одному Маккензи приписывали удачный захват галеры – солнечные ионические храмы все еще мерещились неаполитанскому волонтеру и он, кое-как отмывшись от нефти и крови, заснул. Но его тут же растолкал Кирьяков, который узнал от матросов, как было дело, и потребовал от волонтера выпить за его волонтерское здоровье.

– А Джика? Жив? – спросил Рибас.

– Что ему сделается после трех кружек хереса? – отвечал Петруччо и добавил: – Чудом спаслись.

После победы при Чесме грянули совсем иные, но стремительные события. Двадцать семь больших и малых островов Греческого Архипелага прислали депутации к Орлову, желая быть под скипетром Екатерины. В Константинополе агент Версальского двора барон Тотт с ужасом взирал на выстроенную им бальную залу и заготовленный фейерверк для предполагаемых торжеств в честь неминуемой победы турецкого флота. Но известие о Чесме превращало торжества в тризну.