Розмэри Сатклифф - Орел девятого легиона

Что-то помешало ему расспрашивать Гверна о прежней жизни прямо здесь, посреди новой жизни, созданной его собственными руками. Поэтому позднее, когда они готовились снова выйти на свою охотничью тропу, он напомнил охотнику о его обещании показать им дорогу к ближайшей деревне. Он намерен двинуться на запад, сказал Марк, и Гверн с готовностью ответил, что к западу не будет ни одной деревни целых два дня, поэтому он поедет с ними первый день и проведет с ними одну ночь.

Они двинулись в путь. Вечером того же дня, проделав много миль к западу, когда тени уже удлинились, они поели, устроившись под защитой выступа в скале, и потом долго еще сидели вокруг костра. Три лошади, стреноженные, тихо паслись в невысокой траве, там и сям прорезавшей зелеными ручейками вересковую пустошь. Под ней на северо-запад уходили гряды холмов, постепенно они понижались и милях в сорока превращались в синеватую дымку, переходя в равнину. Туда устремил взгляд Марк, зная, что где-то там, в синеве, пролегает разрушенный северный вал Агриколы, отделяя Валенцию от страны, которую римляне называют Каледония, а кельты – Альбу, а еще дальше находится пропавший орел отцовского легиона.

В мире, казалось, не было иных звуков, кроме сухого шелеста ветра, перебиравшего вереск, и резкого кашля золотого орла, кружащего в синих токах поднебесья.

Эска отошел в сторону, в гущу вереска, и уселся там, полируя свое копье. А Марк с Гверном остались у костра одни, если не считать любимого пса охотника, который лежал, положив морду на вытянутые лапы, прижавшись боком к хозяйской ноге. Марк повернул голову.

– Скоро, очень скоро мы расстанемся, и наши пути разойдутся, – сказал он. – Но прежде чем мы с тобой пойдем каждый своим путем, я очень хотел бы задать тебе один вопрос.

– Спрашивай, – отозвался охотник, лаская уши собаки.

– Как ты стал охотником Гверном, ты, служивший прежде в легионах? – медленно проговорил Марк.

Глаза Гверна сверкнули, но тут же лицо его застыло, и он долго сидел молча, глядя на Марка исподлобья с тупым видом, как принято у татуированного народа.

– Кто тебе сказал? – спросил он наконец.

– Никто. Мне подсказала твоя песня и шрам между бровями. А пуще всего ссадина под подбородком.

– Ну и что? – проворчал Гверн. – Если и так, почему я должен тебе про это говорить? Я – один из племени, а если так было не всегда, никто из моих собратьев по мечу не стал бы говорить про это незнакомцу. Почему должен говорить я?

– Не должен, – отозвался Марк, – но ведь я спросил тебя со всей учтивостью.

Опять последовало молчание, затем охотник сказал со странной смесью угрюмой агрессивности и давно позабытой гордости:

– Я был шестым центурионом Старшей когорты испанцев. А теперь иди и скажи об этом ближайшему коменданту на Валу. Я тебя удерживать не буду.

Марк не спешил с ответом, изучая свирепое лицо человека, сидевшего напротив. Он искал под чертами татуированного охотника черты центуриона, того, каким он был двенадцать лет назад. И ему показалось, что он нашел их.

– Никакому патрулю до тебя тут не добраться, ты знаешь сам, – проговорил он наконец. – Но и в противном случае все равно есть причина, почему я не стану болтать.

– Какая?

– На лбу у меня такая же метка, что у тебя, – и он быстрым движением сдвинул пунцовую ленту, прижимавшую серебряный талисман. – Гляди.

Тот наклонился вперед.

– Вот как, – произнес он с расстановкой. – Ни разу еще я не встречал человека твоего ремесла, который молился бы по вечерам Митре.

Он не успел еще договорить эти слова, как глаза его сузились, взгляд сделался пристальным, разящим, как кинжал.

– Кто ты такой? Кто ты? – настойчиво повторил он и вдруг, схватив Марка за плечи, повернул его лицом к закатным лучам солнца, предвещавшим ветер. Он держал его так долгий-долгий миг, стоя на коленях, возвышаясь над ним, бешено вглядываясь ему в лицо. А Марк, подвернув под себя хромую ногу, сидел и глядел ему в глаза, сдвинув черные брови, презрительно скривив губы.

Громадная овчарка припала к земле, не спуская с них глаз; Эска тихо поднялся, сжимая древко копья, – оба, человек и собака, готовы были убить по первому знаку.

– Я видел тебя раньше, – резко сказал Гверн. – Мне знакомо твое лицо. Во имя Света, кто ты такой?

– Должно быть, ты помнишь лицо моего отца. Он был командиром твоей когорты.

Руки Гверна медленно разжались и повисли вдоль тела.

– Я должен был догадаться сам, – пробормотал он. – Меня спутал талисман… и борода. Но все равно я должен был догадаться сам. – Он слегка раскачивался, как от боли, не сводя глаз с Марка. – Что же делаешь ты, сын своего отца, здесь, в Валенции? Ты не грек из Александрии, и, значит, ты никакой не целитель глаз.

– Да, не целитель. Но мои мази – хорошие мази, и научил меня пользоваться ими знающий врач. Когда я сказал тебе, что пошел в ремесле по стопам своего отца, я говорил правду. Я был военным, пока два года назад не заработал хромую ногу и увольнение. А что я делаю здесь, в Валенции… – он заколебался, но лишь на миг. Он знал, что, по крайней мере в этом отношении, он может довериться Гверну.

И он очень кратко рассказал, что он делает в Валенции и почему.

– И когда ты показался мне непохожим на других охотников татуированного народа, – закончил он, – я подумал, а вдруг я услышу от тебя ответы на мои вопросы.

– Почему ты не задал их с самого начала? Ведь меня сразу потянуло к тебе, хоть я и не знал, отчего. И еще ты говорил на латинском языке, которого я не слыхал уже двенадцать лет. Поэтому я привел тебя в свое жилище, ты спал под моей крышей, был моим гостем. И все это время ты скрывал в сердце тайные мысли. Лучше бы ты задал свои вопросы вначале!

– Да, гораздо лучше, – подтвердил Марк. – Но я скрывал в своем сердце всего лишь догадку, и ничего больше! Да еще какую дикую, нелепую догадку! Если бы я открылся тебе сразу, а потом, слишком поздно, обнаружил, что ты и есть тот, кем кажешься, – не пришлось бы мне заплатить жизнью Ариману, духу зла?

– Что же ты хочешь знать? – хмуро спросил Гверн, помолчав.

– Что сталось с легионом моего отца? И где сейчас орел?

Гверн поглядел на свою руку, на голову огромного пса, снова улегшегося возле него, затем поднял глаза.

– Я могу ответить на первый вопрос, во всяком случае, отчасти, – сказал он. – Но история эта длинная, и сперва я подброшу хвороста в костер.

Он нагнулся вперед и бросил в угасающий огонь несколько веток терновника и клубок вереска. Движения его были неторопливы, даже замедленны, как будто он оттягивал рассказ. Пламя уже вспыхнуло с новой силой, а он все сидел на корточках и молча смотрел на огонь.

Сердце у Марка вдруг сильно забилось, он почувствовал дурноту.