Луис Ривера - Легионер. Книга 1

Я мало думал о том, что армия — это армия и война — это война. Для меня и то и другое было лишь средством достижения цели. Мне и в голову не приходило, что, надев военный пояс и оказавшись в кровавой мясорубке, моя жизнь перестанет принадлежать мне. И цель не станет ближе ни на волос, а скорее наоборот. Даже стань я рабом, мне было бы куда проще выполнить обещание, данное Марку.

Что и говорить, тогда я очень мало знал о том, что такое война. Но совсем скоро мне предстояло испить ее чашу до дна.

С фракийцем мы расстались почти приятелями. Я оставил его рядом с домом Филета, рассказав в подробностях все, что знал о самом доме и укладе бывшего хозяина Я знал, что поступаю нехорошо. По сути, подписываю приговор толстому сукновалу. Но, в конце концов, не я хотел нажиться на его свободе. Он сам заварил эту кашу. А мне нужно было отдать обещанные деньги. Как ни крути, другого выхода, кроме как передать Филета в руки фракийца, у меня не было. Начни я хитрить и изворачиваться, фракиец свернул бы мне шею… А потом все равно навестил бы сукновала. Так что я выбрал из двух зол меньшее. Меньшее, само собой, для меня.

Сам я решил не брать из этих денег ни монеты, хоть они и принадлежали мне. Стояло позднее лето, и урожай в этом году был хороший, так что голодная смерть мне не грозила. Полей и виноградников на пути хватает. Да и потерпеть нужно было всего-то несколько дней. А потом император и сенат снабдят меня всем необходимым.

Так что я не стал ждать, пока фракиец сделает свое дело. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Он лишь сказал мне на прощание:

— Слушай, римлянин, если доберешься до Вара, передай ему привет и от меня. Ну и это… Если вдруг понадобится надежный меч, разыщи меня. Только не забудь приготовить немного денег…

Ни он, ни я тогда не знали, что нам еще предстоит встретиться.

Фракиец растворился в темноте, а я вышел на дорогу, ведущую в Капую, с твердым намерением в ближайшее же время стать легионером.

Все получилось даже проще, чем я ожидал. Та война, которую сейчас вел Рим, не приносила солдатам ни громкой славы, ни богатой добычи. Что взять с бедняков, обобранных до нитки? Поэтому и желающих встать под орлы легионов было не так много. В основном, вербовщикам приходилось вести самую настоящую охоту за рекрутами.

Стоило мне только прийти на вербовочный пункт и сказать седому одноглазому центуриону, что я хочу вступить в армию, дело было сделано. Рост у меня был подходящий, бегал я хорошо, здоровья было не занимать, читать и писать умел, так что меня без проволочек зачис лили в когорту таких же новобранцев. Я и сам удивился, как гладко все прошло. Правда, офицер, наблюдающий за вербовкой, все же спросил:

— А лет-то тебе сколько?

— Пятнадцать, — стараясь говорить басом, ответил я.

Трибун посмотрел на меня подозрительно, но больше ничего не сказал и отошел. Думаю, он прекрасно понял, что я солгал. Но когда стране нужны солдаты, можно и закрыть глаза на некоторые формальности.

— Родители есть? — спросил центурион.

— Нет. Умерли.

— Кто отец был?

— Гней Валерий Крисп. Служил под началом Цезаря.

Центурион вскинул голову:

— Так ты сынок Гнея Криспа? Славно, славно… Помер, говоришь, отец? Жалко, жалко… Мы с ним в Испании воевали. Как помер-то?

— Убили его, — глухо ответил я.

— Да ну! Кто?

— Разбойники.

— Вот ведь… — Центурион запустил пятерню в совершенно белую, но густую шевелюру. — Жалко, жалко… Столько лет в строю, и на тебе… Эй, Квинт, помнишь Гнея?

Такой же седой писарь оторвался от своей писанины и посмотрел на меня слезящимися глазами.

— А то, — прошамкал он. — Малец-то на него похож… Только вот я что думаю… Пятнадцать годков назад мы с Гнеем еще из одного котелка хлебали. И никаких детей у него не было и в помине. Он солдатом правильным был, семьей не обзавелся, пока Цезарь ветеранов всех не распустил.

Центурион снова почесал затылок, что-то бормоча себе под нос. Я перепугался не на шутку. И надо же было наткнуться именно на бывших сослуживцев отца! Как будто во всем городе только один вербовщик! Сейчас как отправят восвояси… И что тогда делать? Денег нет, жилья тоже…

Я уже приготовился умолять этих убеленных сединами ветеранов, чтобы не гнали меня. Но опасения были напрасны.

Центурион откашлялся.

— Слушай, Квинт, а нам-то что с того? Командир вон слова не сказал. Парень здоровый, выдюжит. Да и деваться ему все равно, наверное, некуда… Так ведь, приятель?

Я кивнул.

— Неужто мы с тобой для сынка Гнея доброго дела не сделаем? — продолжил центурион.

— Да мне-то что, — пожал плечами писарь. — Ты старший, ты и командуй. Мое дело вон перья точить. Только уж не знаю, такое ли это добро — солдатскую лямку тянуть…

И он демонстративно принялся править перо.

— Ладно, — сурово взглянул на меня центурион. — Ступай, рекрут. Вон туда, где остальные ждут.

— А я… Только мне нужно в армию Тиберия, на войну! — выпалил я.

И тут же пожалел об этом. Палка, которую держал в руке центурион, со свистом рассекла воздух и обожгла спину.

— Ты пойдешь служить туда, куда прикажут, парень! О своих «нужно» и «хочу» можешь забыть. За тебя теперь начальство хотеть будет. И не смей первым заговаривать с командирами. Понял? Раскрыть рот можешь, только если тебя спросят. Все, пшел!

Так началась моя новая жизнь. Не скажу, что это начало мне понравилось.

А потом была дорога во временный лагерь, где сформированные когорты рекрутов осваивали азы военного дела. Длинная колонна испуганных и измотанных новобранцев, подгоняемых палками, пинками и бранью, — чем-то мы, наверное, были похожи на стадо овец. В качестве пастуха — военный трибун, в качестве пастушьих собак — центурионы, сержанты и старые опытные солдаты, которым предстояло в лагере стать нашими инструкторами. Таким я и запомнил мой первый марш — пыль столбом; окрики; пот, заливающий глаза; глухие звуки ударов, когда какой-нибудь новобранец начинает отставать; солдаты охраны, громко рассказывающие, в какое дерьмо мы влипли; и, конечно, рекруты, проклинающие свою судьбу. В общем, назвать это путешествие приятным было нельзя. Все мы по наивности с нетерпением ждали его окончания, не представляя, что нас ждет в самом лагере.

Прибыли мы туда уже на закате. Нас, еле стоящих на ногах от усталости, выстроили на плацу, и мы битый час простояли, пока всех не разбили по когортам, манипулам, центуриям и палаткам. Только когда последний рекрут был приписан к своему контуберниуму, [13] Контуберниум (contubernium) — группа из 8—10 человек, живущих в одной палатке, мельчайшее подразделение римской армии. В книге автор также использует названия десяток и палатка. пронумерован и занесен в списки новобранцев, нас наконец развели по палаткам и скомандовали отбой. Мы повалились спать, даже не перемолвившись словом с товарищами по палатке. Я не помню, как уснул. Во сне марш продолжался…