Эльвира Барякина - Белый Шанхай

За окнами, как гроза, гремел фейерверк – китайцы праздновали Новый год; искры вспыхивали в Нининых зрачках и гасли. Клим прощался, целовал Катю в лоб и шел домой.

Ада ждала его:

– Лиззи вами недовольна. Вы поставили рекламу «Братьев Симмонс» рядом со статьей «Братья готовы перестрелять друг друга». Она сказала, что уволит вас.

Клим не оправдывался. Умывался, ложился спать, натягивал одеяло. Перед глазами стояло Нинино лицо.

«Если тебе так легче, представь, что я не с тобой, а нам просто по пути. Это тоже причина, чтобы быть рядом…»

Лиззи устроила ему разнос:

– Где ваша голова? Вы о чем вообще думаете?

Клим обещал принести материал о конькобежном спорте, но забыл. Вчера он купил для Кати коляску: снаружи – плетенка из ивовых прутьев, внутри – розовый шелк. Нина была в восторге: «Теперь будем гулять!»

– Слушайте, Клим, я вас не узнаю! – кипятилась Лиззи. – Может, вам нездоровится? Или у вас какие-то личные дела?

Клим смотрел поверх ее плеча. За окном хлестал дождь, тротуары блестели, в цветочном киоске напротив все стекла были в мелких каплях, сквозь них неровными пятнами просвечивали гвоздики.

– Мне такой сотрудник не нужен! Убирайтесь из конторы!

Клим молча надел пальто, накрутил шарф и вышел в коридор.

– Даже не извинился! – донесся голос Лиззи.

Трамвай, переполненный вымокшими пассажирами, серое небо. Клим на ходу спрыгнул с подножки. С голых веток слетали крупные капли и падали на шляпу.

На перекрестке Клим увидел большую толпу: все на что-то смотрели, мальчишки забрались на фонарные столбы и перекликались:

– О, ничего себе! Видал? Видал?

На асфальте – длинный черный след шин, на мокром газоне – искореженная коляска: с плетенкой из ивовых прутьев и кровавым пятном на розовом шелке.

Из-за угла вывернул полицейский фургон. Офицер в дождевике врезался в толпу:

– Есть свидетели?

Народ загомонил:

– Здесь вся улица свидетели.

– Их сбил красный «бьюик», на таком мистер Роберт Уайер катается.

– Уехал и даже не остановился. А няньку с ребеночком – сразу насмерть.

Лиззи вошла в дом: парадная дверь была открыта – странно. Поставила мокрый зонт у стены, он упал, очертив темный полукруг на обоях.

– Хэлло!

Было тихо, дом словно вымер.

– Хэлло! – нетерпеливо повторила Лиззи. – Кто-нибудь!

Послышались шаги, и в передней показалась Хобу. Лицо ее было перекошено.

– Мисси, мисси… Такое несчастье!

– Что-то с Бриттани?!

– Нет, нет! Это мистер Роберт… Такое несчастье! Он убил женщину с маленькой беби!

Свет померк в глазах Лиззи. Из верхних комнат донесся жалобный вой:

– О-о-о…

– Мистер Роберт как приехал домой, свалился прямо здесь, на ковер, – всхлипывала Хобу. – Я никогда такого не видела, мисс Лиззи! Он говорил: «Я наехал на них автомобилем! Мне лучше умереть!»

– Где Бриттани? – прошептала Лиззи.

– Она наверху, с Адой. У доченьки вашей с утра лихорадка, мы доктора вызывали.

– Не надо, чтобы Бриттани знала…

Лиззи медленно стянула перчатки. Из темного проема двери снова:

– О-о-о…

– Пусть заткнется… Я ему скажу, чтоб заткнулся…

Она принялась подниматься по лестнице. Хобу ковыляла следом.

– Я отправила Шао к мистеру Хью и мисс Эдне. Я думаю, они сейчас приедут.

– О-о-о…

Мир разлетелся на части, как яблоко, пробитое пулей. Что теперь делать? Убил женщину и ребенка… Пьян небось был, скотина!

– Китайцы совсем-совсем не умеют переходить дорогу, – говорила Хобу. – Очень много деревенских приезжает в большой город – никогда не видели авто, не умеют на улице…

Лиззи сжала ее руку:

– Молчи.

Роберт заперся у себя и не откликался на стук, но стоны прекратились. Шао сказал, что принес ему бутылку виски:

– Он, наверное, упился там.

Лиззи замахнулась на него:

– Убирайся, дурак!

Пришли свекор и сестра. Эдна бегала по комнате.

– А может, ему показалось? А может, они живы? – Потом умчалась в кабинет Лиззи – звонить в редакцию. Вернулась, упала без сил в кресло. – Наши уже в курсе… Свидетелей полтора десятка.

Пальцы Хью едва слышно постукивали по деревянному подлокотнику.

– Что грозит моему мужу? – спросила Лиззи. – Вы полицейский, вы должны знать.

Хью помолчал, пожевал губами. Лиззи видела, как у него под набрякшим веком пульсирует жилка.

– По китайскому закону вождение в пьяном виде влечет за собой штраф от пяти до десяти долларов; американский суд приговорил бы его к штрафу в пятьдесят долларов и шести месяцам тюрьмы… Но это если не доказан наезд на пешехода. Британский суд…

– Вы о чем?! – закричала Лиззи. – Люди видели, как Роберт сбил людей. Его машину ни с какой другой не перепутаешь.

– Вот я и говорю, Роберту не отделаться штрафом. Кто пострадавшие?

– Погибла китайская няня и белый ребенок, – сказала Эдна.

– Ну так родители нас с потрохами съедят. Мы, конечно, можем с ними поработать, но Роберту и его жене лучше скрыться, пока все не уляжется.

– То есть как? – выдохнула Лиззи. – Я не могу уехать: у меня журнал!

– Забудьте про журнал, – рявкнул Хью. – Вам нужно исчезнуть на год. А я позабочусь, чтобы об этой истории не вспоминали.

Эдна опять забегала по комнате.

– Тогда уезжать надо немедленно. Я узнаю, когда отправляется пароход.

– Но Бриттани болеет, ее нельзя брать с собой, – ослабевшим голосом проговорила Лиззи.

– Ребенка с гувернанткой оставишь мне.

– О-о-о… – опять донеслось из комнаты Роберта.

Лиззи скрестила руки на груди:

– Пусть Роберт едет один. Я останусь.

Эдна нервно усмехнулась:

– А репортеры будут тебя донимать: «Куда делся ваш муж-убийца? Это вы помогли ему избежать правосудия? Каково чувствовать себя женой подл…»

– Прекрати! – взмолилась Лиззи.

– Собирайтесь! – прикрикнул на нее Хью. – Велите Шао складывать вещи. Я сам отвезу вас в порт.

Нина неистовствовала, искала виновных. Олман прислал дуру-няню, которая не знала, как переходить улицу, Клим подарил коляску, она сама отпустила Катю гулять.

– Я убью Уайера!

Но подлые Уайеры сразу исчезли из города.

Клим окаменел: мышцы, мысли – все застыло хрупкими соляными кристаллами. Что-то делал и говорил, потом валил себя на постель и выключал сознание.

Судья отменил домашний арест, чтобы Нина могла похоронить ребенка. С кладбища Клим забрал ее к себе: слишком много вокруг было любопытных и сочувствующих.

Нина вошла в «Дом надежды», поднялась в комнату, села на стул. Ада налила ей чаю, стала что-то рассказывать о своей матери, но ее никто не слушал, и она замолкла.

Клим тоже молчал. Сидел, прислонившись затылком к холодной, непротопленной стене.