Эльвира Барякина - Белый Шанхай

– Но ведь можно как-то предотвратить войну! Надо писать об этом, изобличать негодяев, которые стравливают людей друг с другом!

Даниэль засмеялся:

– Ты действительно думаешь, что войны возникают потому, что кто-то хочет воевать? Никакая пропаганда мира и добра не отменит существующих проблем. Они решаются через кризисы в форме войн и революций – по-другому не бывает. А выигрывает та сторона, которая вступает в сражение на лучших условиях.

– Ты так говоришь, как будто война возникает по воле богов. Люди подписывают распоряжения о закупке оружия, люди ведут человеконенавистническую пропаганду, люди отдают приказ о наступлении…

– И если всего этого не сделать, то враги придут в твой дом и убьют тебя. Конфликт – это естественное состояние. Например, «борьба за мир» – это тоже война: пацифисты пытаются одолеть милитаристов. Между ними существует противоречие, и они преодолевают его по мере сил. Но исход не настолько важен для обеих сторон, чтобы браться за оружие. Когда ставки действительно высоки и победить надо во что бы то ни стало, тут без пушек не обойдется. Наш спор – это тоже война. Мы не можем поступиться своими принципами, значит, мы будем жить в мире до тех пор, пока наши интересы не пересекутся. А потом выиграет сильнейший. Если людям свойственно воевать, они будут воевать.

– О каком споре ты говоришь? – удивилась Эдна.

Ей показалось, что Даниэль смутился. Он не ответил, затушил недокуренную папиросу. Эдна сидела не двигаясь. Он имел в виду их разногласия насчет пацифизма или их отношения в целом?

– Хорошо, – тихо произнесла она. – Бог с ней, с политикой, с интересами держав… Спроси себя: а ты готов быть негодяем и убийцей только потому, что окружающие таковы? Пусть мир несовершенен и ты не в состоянии его исправить, но ты можешь отвечать сам за себя. Любой человек может, если захочет.

Даниэль вздохнул:

– Эдна, я реалист. Меня не очень интересуют идеалистические умственные построения. В жизни бывают обстоятельства, когда и ты, и я, и любой другой человек может оказаться негодяем или убийцей. Это называется «непреодолимая сила».

– Неправда! – воскликнула Эдна. – Лично я никогда не пойду на фронт, чтобы стрелять в людей, которые не сделали мне ничего плохого!

– Ну так они сделают, не беспокойся. И ты погибнешь, потому что окажешься неготовой к обороне.

Заметив, что Эдна с трудом сдерживает ярость, Даниэль притянул ее к себе:

– Ладно, не будем об этом. Это вечный спор мальчика и девочки о войне.

Но она уже не могла остановиться.

– А знаешь, о чем думаю я? – произнесла Эдна сухо. – Все войны развязываются мужчинами. Они решают судьбы мира, даже не спрашивая мнения половины человечества: вы ведь нас не пускаете в свои закрытые клубы, на свои закрытые должности… Вы делаете все, что вам вздумается, а нас ставите перед фактом.

Даниэль взглянул на нее с удивлением:

– Как говорил великий бунтовщик Ганди, «не англичане завоевали Индию, а мы подарили им нашу страну». Женщины сами отдали нам власть над собой.

– А как насчет бойкота по примеру Ганди? – с вызовом спросила Эдна.

– Знаешь, дорогая, у англичан нет другой Индии. Но здесь иная ситуация – на свете полно других женщин. – Он поднялся и подал руку Эдне: – Пойдем спать. Ты ведь понимаешь, что я шучу, правда?

Нине надо было бежать по делам, но Китти (так теперь звали китайскую девочку) не отпускала ее, орала. Няня Валентина пыталась дать ей соску:

– Тихо, тихо, маменька скоро вернется.

Китти бросила соску на пол.

Нина растерянно стояла на пороге. В который раз она подумала, что живет в перевернутом мире, где у китайской девочки, подобранной на улице, белая няня, лучшие платья и игрушки. Китти настойчиво перекраивала жизнь под себя: она считала, что Нина – ее мать, и не терпела возражений. Подменить себя Валентиной удавалось только на несколько часов.

Повесила хомут на шею… Но если бы не повесила, что бы ждало Китти? Приют? Нина насмотрелась на монастырские приюты в Сиккавэе. С детства на казарменном положении: считают по головам, водят строем в столовку. Научили бы Китти кружева плести или еще чему-нибудь, если б она вовремя не умерла от бесконечных детских болезней. А потом душная мастерская на сто человек, супруг – такой же подкидыш со специальностью «столяр». И каждый год по ребенку. Две трети из них не дожили бы до семи лет.

Нина оглянулась на поджидающий ее автомобиль, перевела взгляд на ревущую Китти:

– Валентина, дайте ее мне.

Та с облегчением передала ей ребенка. Китти – тяжелая, сил нет! – обняла Нину, нащупала бусы и, вмиг успокоившись, потянула их в рот.

Каждый раз, когда Нина брала ее на руки, она проклинала Клима. Он, верно, не понял, что натворил, удочерив Китти. Однажды она узнает, что ее нашли на помойке. Она всю жизнь будет как зебра в конском табуне. Она не станет китаянкой, а белые ее не примут – в школе задразнят «узкоглазой», она с этим клеймом до конца дней будет ходить.

Бинбин рассказывала, как один белый господин отказался ехать вместе с ней в лифте – устроил скандал, вызвал администратора: «Пусть цветные по лестнице поднимаются!» Дурак и хам, а вот поди ж ты, считает себя выше Бинбин.

С Китти будет та же история.

Тамара говорила, что все это не важно.

– Китти – лучшее утешение, которое вы могли получить после смерти дочери. Вы сами это понимаете, но вам стыдно признаться. Вы почему-то думаете, что если вы будете в открытую любить Китти, то это как-то уязвит память о вашей девочке. Поверьте, вы не обязаны быть несчастной всю жизнь.

Тамара полагала, что выучила Нину наизусть, как своего ненаглядного Хафиза. Легко философствовать и давать советы, если ты ни о чем не должна заботиться: у тебя есть прекрасный муж и здоровые, умные родные дети.

Да, Китти перестала быть заменителем, номером два, но, когда она начинала орать, Нина не могла удержаться от раздраженной мысли: «Зачем я согласилась взять ее?» А орала Китти постоянно. Нина пыталась отлучить ее от груди, но ребенок брал ее измором: если надо, Китти могла верещать часами.

Нина не высыпалась, злилась, даже пыталась найти кормилицу, но Китти никого не признавала. Эта изматывающая, страстная потребность в матери и умиляла Нину, и вытягивала из нее все соки.

– Ничего, – говорила Валентина, – вот барышня станет постарше, и вам сразу свободнее будет.

Днем Нина не думала ни о чем, кроме ротационных печатных машин и цен на бумагу. Иезуиты водили ее за нос: коллекция искусства давно продана, деньги за нее получены, и их не особо заботило выполнение договора с Ниной. Они прекрасно знали, что она никогда не пойдет в суд – куда уж дамочке без гражданства тягаться с орденом, обладающим правом экстерриториальности!