Валерий Язвицкий - Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая)

— Истинно, — засмеялся Иван Васильевич, — в нем токмо и есть, что корысть, пьянство да блуд. Иван-то Фрязин пушки лить и деньги бить умеет, а сей ничего не может. Сестре, вижу, завидует сей лазутчик рымский. Все блазнит меня, дабы яз у него наследье царей цареградских купил. Папа-де коронует меня заочно, и буду носить яз титул и венец царский. А пошто? Видя богатства наши, казны собе хочет великой, а Рыму слугу купить для походов крестовых, связать нас унией. Мне же токмо Русь дорога, а посему ныне даже дружба с Менглы-Гиреем и с султаном турским дороже мне, чем пустой венец сей без царства, которым детям играть токмо.

— Сватают бабка да княгиня твоя Андрееву дочь за сына князя верейского. Снова грецкая кровь в род наш впадет, — молвил Иван Иванович.

— Пусть деют, что хотят, — отмахнулся Иван Васильевич, — пустое все.

— Нет, государь-батюшка, — возразил Иван Иванович, — Бог даст, воротимся мы из походу, поведаю тобе, что яз слышал и уразумел из бесед грецких и фряжских.

— Добре, сынок, — нахмурясь, молвил государь. — Днесь скажи, токмо кратко.

— Не с Рымом одним, а и с Новымгородом, и с Казимиром, и с удельными двор-то княгини твоей ссылается…

Глаза государя загорелись грозным огнем.

— Не гневись, государь-батюшка, яз не могу тобе солгать…

Иван Васильевич вдруг крепко обнял сына и поцеловал.

— Все сие ведаю, Иване, — проговорил он дрогнувшим голосом, — токмо ты един верен мне. Баить же о сем, как ты право сказал, будем после похода…

К концу июня князь Иван Патрикеев с тревогой великой доложил государю Ивану Васильевичу, что Ахмат с верховьев Дона на Оку двинулся.

— По каким местам идут? — спокойно спросил Иван Васильевич, преодолев охватившее его волнение.

— Передовые отряды их — яртаульные, государь, — ответил князь Иван Юрьевич, — как наши дозорные приметили, одни гонят на Венев, другие — вниз по Осетру, по левому его берегу, не то на Озеры, не то на Коломну. Может, и другими путями еще к Оке норовят…

— Добре, — воскликнул Иван Васильевич. — Раз Ахмат к тому берегу близится, мне надобно поближе к своему быть. Бью челом тобе, Иван Юрьич. Сей же часец поди приказы всем воеводам полков моих разошли, дабы утре, после раннего завтрака, к походу готовы были. Яз сам поведу войско свое на берег у Коломны. Великому же князю Ивану Иванычу, князю Андрею и всем воеводам, которые с полками вдоль Оки стоят, гонцов пошли, что яз с главной силой своей на Коломну иду. Тобя же, матушку свою, владыку Геронтия, дьяков Федора Курицына и Василья Мамырева собя вместо оставляю. Нарядив все, яко тобе сказывал, приходи утре к моему раннему завтраку.

— Слушаю, государь, — проговорил, кланяясь, князь Иван Юрьевич и вышел.

Вскоре после ухода воеводы Патрикеева пришел к великому князю дьяк Курицын.

— По приказу твоему, государь, — сказал он, входя в покой.

— Садись, Федор Василич, за стол, — приветливо молвил великий князь. — Налей мне и собе по чарке фряжского. Утре в Коломну иду с полками своими.

— Худые вести, государь? — с тревогой спросил Курицын.

— Ахмат от Дона на Оку двинулся. Ну да, Бог даст, отгоним, не страшат меня татары. Полки наши конные не хуже их. Пешие же полки в обороне вельми крепки, а пушкари все сокрушат…

— Дай Бог победы тобе, государь! Доброе у нас войско, ты его сам таким сотворил. Какие же твои приказы будут?

— Князи Михайла Андреич да Иван Юрьич, матерь моя, владыка да ты с Васильем Мамыревым на Москве будете вместо меня. Какие у тобя вести о моих братьях?

— Более всего, государь, у них страху-то перед тобой, а король-то, кажись, большого добра в них не видит…

— Ладно, — перебил государь речь дьяка, — молю тобя, Федор Василич, внушай инокине Марфе: что-де великий-то князь, Ахмата прогнав, смертью накажет изменников, ежели не исправятся, не пойдут на татар под рукой великого князя. Пусть вызывает меня с Берега, печалуется предо мной за сынов своих, пусть молит и Геронтия, дабы он помог ей печалованием своим. Да и ты сам ведай, не пустые мои слова! За исправление пожалую, а за неисправление — казню. Токмо ныне никаких докончаний с братьями! Не до того мне. Пусть ведает матушка моя, что в угоду ей все сотворю, токмо бы вреда от сего Руси не было.

— Ведает она сие, государь, и мы все ведаем, у смертного одра родителя своего ты клятву ей дал, — подтвердил Курицын…

Он замолчал, дожидаясь, что скажет еще Иван Васильевич, но, не имея от него более вопросов, сказал:

— Разреши, государь, молвить о псковичах. Молят о помощи им. Немцы-то после ухода князя Ногтя-Оболенского слишком часто на их земли набегать зачали.

— Вот, может, братьев-то и пошлю на помощь Пскову, — раздумчиво произнес великий князь, но тотчас же поправился: — Не буду загадывать. Боюсь, от татар нельзя будет ни единого воя отвлечь. Ну, иди. Утре все вкупе при отъезде моем увидимся. Ну, а попы как?

— У многих иерархов, государь, зло против тя растет, — страх у них за вотчины свои и за земли монастырские. Особливо после Новагорода из-подо лба они на тобя смотрят…

Иван Васильевич рассмеялся.

— Скажи им при случае, — шутливо заметил он, — пошто маловеры боятся? Сказано ведь, ни един волос с главы не падет без воли Божией, а такие великие вотчины, яко монастырские, и подавно…

Едет Иван Васильевич с войском своим, а вокруг него зеленеют луга и поля хлебные, а просторы их охватывает зубчатое кольцо далеких лесов. Парит. Туча медленно ползет из-за леса, а в небе звенят жаворонки.

Знакомы места эти государю. Здесь он ехал когда-то с князем Юрием защищать Коломну от татар. Первую свою победу вспоминает он, когда сам в первый раз главным воеводой был, правил один всей битвой.

— Какая победа-то была! Какая радость великая, — шепчет он, улыбаясь.

Вспоминаются Юрьюшка, и воевода Басенок, и старый Илейка, который за воеводу его ругал, сдержав от неразумного гнева. И казалось Ивану Васильевичу, что едет он не только в Коломну, а и в глубь времен, едет к своей юности, которая уж далеко отошла. Юрьюшку видит он смелым, скорометливым воеводой, а потом ему бледное лицо померещилось Юрьюшкино и кровь у рта его. Будто сейчас вот он все видит, и вдруг злой стрелой вонзилось в сердце ему то, что на грозном розыске в Новгороде было, будто молнией связалось с последними словами Юрьюшки, которыми он словно каялся, а в чем, не сказывал…

— Так вот в чем каялся, — стоном вырвалось из уст государя, — прощения просил он перед смертью своей за измену!..

Но не хотел поверить в это Иван Васильевич.

— Думу с братьями, может, по неразумению своему в государствовании и думал, — быстро шепчет он пересохшими губами, — а против меня не пошел бы. Нет-нет, не пошел бы Юрьюшка, дай ему Господи Царство Небесное…