Валерий Язвицкий - Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая)

Марта пятнадцатого с грозной грамотой государя Ивана Васильевича скакал уж из Москвы в сопровождении крепкой стражи московской и отряда служилых татар касимовских боярин Юрий Иванович Шестак. Мая же четырнадцатого на подмогу Шестаку выехал из Москвы к Менглы-Гирею Михаил Васильевич Кутузов, дабы царь крымский немедля присягу королю Казимиру сложил и земли его — Подольскую и Киевскую — воевал нынешним летом.

Послы эти так сильно и грозно говорили с Менглы-Гиреем, что царь крымский уразумел в страхе положение свое и к осени того же года собрал все конные полки и по слову государя московского сам появился внезапно у берегов Днепра. Здесь со всей силой ударил он на державу польскую, взял приступом город Киев и зажег его с двух концов. Люди там, обезумев, метались по горящим улицам, и многие сгорели, а те, которые выбежать успели из пламени, все татарами в полон были взяты. Захватили татары и пана наместника короля воеводу Яна Ходкевича с женой и детьми. Полонили и архимандрита печерского, а чтимый по всей Руси Киево-Печерский знаменитый монастырь разорили до тла.

Этот разгром Киева и разорение еще одиннадцати польских порубежных городов делались руками татар в наказание королю Казимиру за то, что приводил он Ахмата, царя Большой Орды, со всей силой его на государя Ивана Васильевича, чтобы Русь всю погубить навсегда…

Сказывая о грозном походе этом, вестники царя Менглы-Гирея преподнесли обоим государям московским в дар святыни Софийского собора в Киеве: церковные сосуды — чашу для причастия и блюдо для просфоры, литые из чистого золота.

На другой день за ранним завтраком в присутствии Ивана Ивановича дьяк Майко докладывал великому князю Ивану Васильевичу.

— Государь, — говорил он, — на Москве много лают о Менглы-Гирее. О зле его над Киевом…

— Попы корят? — спросил дьяка великий князь Иван Иванович. — Удельные, чаю, тоже ради.

Иван Васильевич нахмурился.

— Все вороги ради сему, — молвил он, — и народ мутят, а не разумеют, что сие горько, а нужно. Надобно по державе польской ударить так, дабы Казимир, яко волк в западне, заметался. А бить-то его пока нечем, опричь как татарами…

Лицо государя омрачилось.

— Вернуть церковные сосуды храму Святой Софии не можем, дабы свидетелями Казимиру не стали, что яз татар на его наслал, — начал раздумчиво Иван Васильевич, но вдруг резко закончил: — Претерпеть надобно самые горькие отдельные обиды и горести для-ради общей пользы Руси!..

Он повелел дьяку Майко приготовиться и записать со своих слов наиглавное для грамот к Менглы-Гирею.

— О Киеве и о подарках ни единого слова не пиши, — сказал Иван Васильевич, — благодари токмо за верность нам против Казимира, за то, что присягу к королю сложил и земли его воевал. Сие первое. Другое пиши: «Государь-де московский Иван дела твои оберегает, а и впредь, Бог даст, как яз тобе на чем молвил, на том и до живота хочу стоять и добра твоего везде смотреть». Третье пиши. «Дары тобе, царю крымскому, всегда от меня будут и всем вельможам, которые служить будут мне верно». Начало ж и конец грамоты пиши, как всегда. Когда крымские-то послы обратно едут?

— Бают, весной, — ответил дьяк. — Казаков татарских много в Поле понаехало. Чуют добычу Менглы-Гирея. Награбили басурманы в Киевской и Подольской землях всего множество, ополонились без меры и числа, в Кафе полонян продавать будут. Борзого ответа Менглы-Гирею не надобно, а послов блазнит на московских харчах на слободе пожить, от царя своего подалее.

— Добре, — молвил государь, — спешить не будем, а теперь сказывай, какие вести о посольствах наших.

— Добрые вести, государь, — ответил Майко, — токмо, как ты и приказывал, вельми кратки. Курицын сказывает, король-то угорский принял его с великим почетом и тобя много чтит. Плещеев сказывает: господарь Стефан рад вельми, пиры за пирами идут. Снаряжает он любимую дочку Елену в дальний путь на Москву. Более сего ништо послы не пишут…

— Добре, — улыбнулся Иван Васильевич, — иди, не спеша готовь грамоту Менглы-Гирею, да и тоже не спеша помысли, кого и как с грамотой сей послать в Крым, дабы не слеп был и не глух, а видел бы, что за спиной у него, и слышал, что без него бают на совете у хана. Яз же Димитрию Володимирычу прикажу не жалеть подарков для-ради татарской жадности. Князя Именека пусть покупает первей всего. Умней он своего царя, и слушает его Менглы-Гирей. Послам же угостья и почета не жалей, но за стражей держи, яко ворогов. Ну, Бог с тобой, Андрей Федорыч, иди…

Когда дьяк Майко вышел, Иван Иванович воскликнул с тоской:

— Горько мне, отец! Казань мы и Большую Орду разорили, царей их покорили собе, яко данников. Улусниками нашими стали, как допрежь сего мы у них были. Токмо вот третье гнездо басурманское цело и крепко у Перекопа стоит, церкви русские православные огнем палит, христиан православных в полон берет, а мы им, татарам, земно кланяемся…

Иван Васильевич ласково обнял сына за плечи.

— О стене вражьей забыл ты, сынок! — сказал он. — Пробивать еще нам ее надобно. Бить ее надобно, пока не упадет она прахом… Для сего Крыму и турской державе кланяться будем. Токмо тем же временем и в обход стены сей рымско-немецкой пойдем, дабы Варяжское море захватить, дабы за стеной сей кораблям нашим торговать, да и оттуда ворогов рублем бить и зорить…

Государь вдруг смолк и отошел к окну.

— Да и все еще, сынок, — снова заговорил он, — Русь-то изнутри крепить надобно, силу ее ратную копить, злоумышления всякие пресекать…

— Батюшка, заботами твоими у нас уж постоянное войско есть! — воскликнул Иван Иванович. — Все рубежи ты укрепил, испоместил все новгородские земли детьми боярскими, дворянами и даже холопами опальных бояр. Что ж до порядка, то князья Патрикеевы не покладая рук уставные и судные грамоты единые для всей Руси творят…

Иван Васильевич улыбнулся.

— Молод ты еще, Иване, — сказал он с добродушной усмешкой. — Сие все, яко посольства наши на Запад, — токмо первые шаги. Нам же надобно ранее того Тверь захватить. Помнишь, яз тобе сказывал: Тверь — на Москву дверь для всех ворогов иноземных. И Рязань до конца урядить, и всякие мелкие княжества: чувашское, черемисское, вятское, пермяцкое и прочие. Все и всех надобно на службу Руси поставить, дабы вместе общих ворогов бить, вместе торговать и богатеть…

Иван Иванович долго молчал, обдумывая слова отца, но вдруг радостно улыбнулся.

— Все же как богаты наши земли, батюшка! — воскликнул он, обращаясь к Ивану Васильевичу. — Особливо те, что у нас после присоединения к Москве новгородских пятин, хотя бы вот у финских берегов, — одного железа там уйма, доброго железа для сабель и разных пушек и рушниц, нужных ныне нашему постоянному войску.