Валерий Язвицкий - Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая)

Изо дня в день трудился так государь, готовясь в то же время к войне с Тверью, могущей вспыхнуть в любой час. Только семейной жизнью он не жил, держался вдали от жены, хотя и скучал о любимой дочке Оленушке. Было у него к ней особое чувство и больше, чем к другим детям. Чуял он в этой девочке кровь свою родную. Только из-за нее был он на рождественском обеде у своей великой княгини и делал подарки детям и самой Софье Фоминичне.

Обед был торжественный, а государыня нежна и ласкова, но Иван Васильевич все же не остался отдыхать у нее после обеда, а уехал к Ивану Ивановичу и пробыл в гостях у него весь праздничый день до конца…

Вот и январь и февраль провел государь в одиночестве, а первого марта тысяча четыреста восемьдесят пятого года, на Евдокию, именины младшей дочки, когда повеяло ранней весной и засверкало солнце в капелях, привычно потянуло Ивана Васильевича к семье, к ласке, и уюту.

Он велел Саввушке перед обедом подать коня и погнал было к Пушечному двору, но, увидев лазурное безоблачное небо, поскакал вдоль кремлевских стен и выехал через Чушковы ворота на берег Москвы-реки…

Свежий воздух опьянил его, а после легкой рыси он так захотел есть, что почувствовал запах ухи и пирогов. Где-то вот по-весеннему закаркала ворона. Иван Васильевич, сам не зная почему, тихо рассмеялся и, обернувшись к своему стремянному, весело крикнул ему:

— Скоро грачи прилетят!

— Четвертого, государь, — так же весело ответил Саввушка.

Повернув коня, государь поскакал к хоромам своей государыни…

Софья Фоминична никого не ожидала и сидела в будничном летнике в своем тайном покое с дворецким Димитрием Траханиотом на пристенной скамье. Она поправляла выбившиеся волосы слегка дрожащими руками, глаза ее блестели, а щеки пылали…

Частый, тревожный стук в дверь заставил обоих вскочить со скамьи.

Димитрий безмолвно и быстро скрылся через потайную дверь, спрятанную под занавесом. Государыня отодвинула дверной засов. Перед ней стояла испуганная служанка. Дрожа от страха, она сказала по-итальянски свистящим шепотом:

— Сам!..

Потом, оглядев свою государыню со смелостью наперсницы, укоризненно покачала головой.

— Где он? — спросила Софья Фоминична.

— В трапезной, с детьми…

— Иди к нему. Поправь мне волосы.

— Но глаза, щеки! — воскликнула служанка.

— Это он примет на свой счет…

Служанка, заправляя под волосник волосы государыни, рассмеялась.

— Вы правы, — сказала она, — мужчины все глупы и доверчивы. Редкий из них обманет женщину, а нам ничего это не стоит…

Но Софья Фоминична уже не слушала ее, выходя в сенцы. Спокойно и уверенно вошла она в трапезную и сразу, всплеснув руками, радостно воскликнула по-итальянски:

— Какое счастье, дорогой мой!

Она радостно бросилась к мужу, глаза ее блестели, щеки пылали, и она нежно и ласково обнимала его, прижимаясь всем телом.

Иван Васильевич не ожидал такого бурного приема и, стесняясь присутствия детей, сдержанно обнял и поцеловал жену…

За обедом она внимательно ухаживала за государем, сама наливала себе и ему ухи из одной мисы, пила с ним крепкий мед из одного жбана и заморское из одной и той же сулеи. Она казалась влюбленной в него и вполне искренней. Он становился доверчивей к ней, к матери своих детей…

После обеда он остался у нее отдыхать…

Знойные дни стоят в середине июня. По опушкам лесным, по просекам и вырубкам цветет буйно разросшийся кипрей, выбрасывая длинные темно-розовые кисти крупных цветов. Поспевают ягоды всякие: черника, костяника, ежевика, малина и черная смородина…

Палит солнце с безоблачного синего неба, и мужикам и женкам жарко в духоте работать. В потемневших от пота рубахах и сарафанах одни свои покосы в лугах еще доканчивают, другие на княжьих полях по оброку жнитво уж начинают. Страда в самом разгаре, когда руки, затекая, «отымаются», меж плечей болит, и поясница разламывается, ноет нестерпимо. Чернеют поля от людей вокруг Москвы, и лошаденки деревенские с телегами тут же на солнце пекутся.

Не меньше народа и на московских набережных, у стен и башен столицы. Здесь тоже рабочая страда.

Предвидя жестокие и трудные войны с западными государствами, Иван Васильевич спешит перестроить старый Кремль, построенный еще Димитрием Донским, прадедом его, хочет он, чтобы Кремль стал самой неприступной крепостью в мире.

Ежедневно государь сам вместе с сыном и маэстро Альберти объезжает Кремль, указывая, где и как заменять обветшалые стены новыми, с бойницами, где и как возводить башни-стрельни с подъемными мостами, с железными воротами, с тайниками для выхода из крепости, где и как размещать пушки. Приказывает также государь маэстро Альберти найти, где и как ближе подводить к кремлевским стенам воды Москвы-реки и Неглинной, соединяя их подземными каналами с водохранилищами внутри Кремля на случай осады и пожаров. Для этих же целей приказал он по всем дворам и колодцы рыть…

И работа кипит. Непрерывно, от зари до зари, шумит Москва и кишит строителями, полнится говором, песнями, уханьем и криками, грохотом от разгрузки бревен, камня и железа, ударами таранов, разбивающих ветхие стены, осыпающиеся в облаках пыли, дребезгом и звоном железа от ковки скреп и кровельных листов…

Кремлевские и посадские набережные завалены кирпичом, бутовым камнем, бревнами, известкой и глиной. По Москве-реке непрерывно плывут плоты, большие лодки-коломенки, паузки и разные дощаники с теми же грузами, какие лежат на набережных и какие днем и ночью идут к Москве сухопутьем — обоз за обозом. Под самой Москвой, возле ее посадов, вырастают и ширятся целые слободы каменщиков, плотников, кузнецов, землекопов и прочих…

Окидывает довольным взором Иван Васильевич работы кремлевские и говорит сыну, едущему рядом:

— Как в муравейнике, кишит все от строителей. Сердце мне сие радует!

— Люблю и яз, государь-батюшка, — отвечает Иван Иванович, — когда работа кипит и спорится.

— Успеть надо, Иване, — продолжает государь, — сии два оплечья вборзе построить. Одно, главное, здесь, на Москве, другое — в Новомгороде…

— Не ждут нас вороги, государь, — молвил Иван Иванович. — Токмо не забыл ты, что днесь прием вогулича, князя Юзшана, назначен.

— Ништо, — усмехнулся Иван Васильевич, — пождет у тобя малость князек-то. Ему пока князь Патрикеев нашу Москву показывает. Мы же сей часец поедем к Чушковым воротам, где по указанию маэстро Альберта архитектон его Антон Фрязин стрельню с тайником закладывает…

Подозвав к себе стремянного Саввушку, государь приказал:

— Отыщи князя Ивана Юрьича и скажи ему, угостил бы князя Юзшана обедом, а через час после сего был бы в передней моей вместе с вогуличем. Да позови к сему же времени и дьяка Майко…