Валерий Язвицкий - Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая)

— Добре, — вставая из-за стола, твердо произнес Василий Иванович. — Все моему государю-батюшке доложу и челобитье ваше ему передам. А сей часец с Богом по домам. Утре яз с рассветом на Москву поеду. А вы туточко мирно ждите государева решения. Идите…

Мужики нерешительно помялись, потоптались на месте и один за другим потихоньку вышли из игуменских покоев.

Казалось, все благополучно кончилось, но в полночь в монастырской церкви забили в набатный колокол, и князь Василий Иванович увидел в окна своей горницы яркое кроваво-красное зарево, полыхавшее возле самой монастырской стены.

— Что сие? — тревожно спросил он вошедшего в горницу монаха.

— Мужики нам красного петуха подпустили, государь. Зарево как раз за стеной, над нашим овином пылает… Добре еще, что в овине одна пустая солома. Токмо на днях рачением келария отца Еремея обмолотились и зерно в каменные амбары свезли, а часть его уж на мельницах в размол пошла… Уберег Господь братию от голода. Доложи и о сем, княже Василь Иваныч, родителю своему…

Василий Иванович на это ничего не ответил, сделав вид, что снова заснул, и даже раза два нарочито громко всхрапнул…

На второй спас, шестого августа, пока еще шла ранняя обедня, Василий Иванович прискакал в Москву и направился прямо к отцу в хоромы. Он застал государя за первым завтраком.

— Будь здрав, государь-батюшка, — поздоровался он с отцом.

— Будь здрав и ты, сынок! Пошто не у Троицы?

— Был яз у Троицы-то, да поспешил к тобе прискакать, — ответил Василий Иванович.

— Пошто прискакал-то? Али беда там какая?

— Беда, государь-батюшка. Дозволь сказывать подробно?

Иван Васильевич поднял удивленно брови:

— Сказывай, какая беда…

— Зло среди мужиков против монастырей и попов пошло за земельные запашки. До драки с кольями и до увечий доходит. А в сей раз келарю, отцу Еремею, последние зубы начисто все выбили, а ночью монастырский овин подожгли…

— Н-да!.. — заметил Иван Васильевич. — Худо сие! Токмо особой беды в сем нет. Мужик-то хоша всегда за веру и церковь стоит, но за добро свое он больше стоит…

На первый день Пасхи тысяча пятьсот второго года, апреля шестого, государь Иван Васильевич, разговевшись в своей семье, не остался отдыхать у княгини, а поехал навестить тяжко больного друга своего Федора Васильевича.

Все семейные Курицына радостно и почтительно встретили государя и провели его в опочивальню больного.

— Ну, вот и яз к тобе, Феденька. Будь здрав! — сказал государь и трижды, по обычаю, облобызался с Федором Васильевичем. — Христос воскресе!

— Воистину воскресе, государь! — ответил Курицын. — Вот и весна наступает. Вращается крут времени своим чередом, а яз уж совсем изнемогать начинаю. Слабею, государь. Чую, лета сего мне не дожить…

— Доживешь, Бог даст! — ободряюще молвил Иван Васильевич. — Всяк может заболеть, а заболеть — еще не значит умереть.

Иван Васильевич шутливо улыбнулся и добавил:

— Не торопись, Феденька, дел у нас еще много не доделано.

— Сие, государь, — усмехнувшись, ответил Курицын, — для смерти не отсрочка. Ну, да не беда, бессмертных ведь нет, так уж природой положено для всего живого, а дел всех государевых, хоть и бессмертным будь, все равно не переделаешь!..

— Так природой-то положено, — печально ответил государь. — Токмо, Феденька, дружбой человеческой тоже положено о друзьях грустить.

Государь нагнулся и поцеловал в лоб своего дьяка:

— Федор Василич, не устал ты? Может, мы с тобой в другой раз побаим?

— Нет, государь, седни побаим. Нужно мне с тобой баить и, чую, тобе со мной тоже нужно, пока мысли мои еще ясны. В тяжелые времена яз ухожу от тобя, государь. И пока жив, все еще хочу на пользу послужить.

— Дела пошли, Феденька, у нас — и смех и грех! — улыбаясь, проговорил Иван Васильевич. — У Троице-Сергиевой обители монахи, сказывал мне сын Василий — на его глазах все случилось, — запахали пустоши у озерецких мужиков, а те пришли с кольями, выбили монахов с пашни, которым ребра переломили, которым головы пробили, а келарю отцу Еремею все зубы начисто выбили, да ночью еще петуха красного пустили, овин монастырский подожгли…

Курицын слегка улыбнулся:

— Вот тобе, государь, и православные люди!

Государь сдвинул брови:

— Вестимо, православные! Помню, бабка Софья Витовтовна говаривала мне, еще отроку: «Богу молись, а попам и монахам не верь». А ведь она православной была. Но и яз кое-чему сам научился и к сему добавлю: «Мужики-то православные Богу истово молются, а когда им выгодно, и самого Бога с кашей съедят».

Курицын громко засмеялся:

— Истинно, государь, истинно! Съедят! Беспременно съедят и не токмо не подавятся, но даже и не поперхнутся! Чисто сие все изделают…

— А все же, Феденька, тревожит мя, как бы папа рымский и ляхи не стали бы слухи пущать, что, дескать, Русь за православную веру и за православные церкви в Литве борется, а у собя свои православные монастыри притесняет.

— Не страшно сие, государь, токмо с митрополитом по душе побай. Пообещай Иосифу волоцкому послабленье дать духовным. Укажи ему на юрьев день. Монахи-то еще жадней и более хотят у собя закрепить холопов, чем того же хотят мирские вотчинники. А что до мужиков, то допусти их более к рукомеслу всякому, с того они сребрецом обзаведутся. Ведь не зря уж и топерь в деревнях бают: «Хлеба хватает нам токмо на прокорм, а обуваемся и одеваемся рукомеслом всяким да торгом». Токмо когда мужики наладят торг у собя изделиями своего рукомесла — горшечного, кирпичного, железного, будут делать сохи, вилы, косы, топоры, гвозди, серпы, ножи, котельные и меднолитейные изделия, кожевенные, валенки валять, телеги, сани, кадки и прочее строить, — то и богатеть начнут. Будут жить и без земли в достатке, как в городах живут черные люди, которые рукомеслом своим кормятся и все налоги государю платят серебром.

— Все сие ты, Федор Василич, верно сказываешь, токмо одно забываешь, что в сплетении дел хозяйственных, земельных, торговых и промысловых нужен и государев глаз хозяйский, а мы с тобой не вечны, и нужно нам после собя достойных наследников оставить, особливо мне как государю, а у меня надежных наследников нет. Может, был бы горазд для сего мой первый сын, Иван Иваныч, да Господь его взял. Царство ему Небесное! Митрий не в отца, а в свою мать, которая много высокоумничает, как ты сам ведаешь, а государевых дел не разумеет и сыну помочь ни в чем не может. Есть еще у меня сын Василий. Сей в делах хитрей, токмо одной хитрости мало — надобно разум большой иметь и ведать, когда, пошто и какую хитрость применять, а тем паче в больших государевых делах и в делах с иноземными державами. Надобно нам с тобой много подумать о крепкой боярской думе для государя, о крепких и дельных дьяках и подобрать умелых и верных воевод. Наметить такого митрополита и других духовных советников, которые могли бы твердой рукой править церковью и вовремя подать полезные советы государю. Яз люблю внука Димитрия, яко и ты, — ласковый он, душой чист, книжен, но в делах житейских слаб, а кроток так, что могут его мухи залягать…