Валерий Язвицкий - Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая)

Великий князь пригласил всех к себе пить и есть и дал подарки владыке и князю Шуйскому.

Поезд великого князя тронулся из Волока после обеда, когда солнце уже стало склоняться к закату, а белые, словно застывшие в небе облака начали розоветь, бросая отсветы и на снеговые поля, окаймленные темными хвойными лесами.

Владыка Феофил, князь Шуйский и прочие проводили великого князя до самого возка его и стояли несколько поодаль. Владыка и все посадники, хотя были понуры и печальны, видимо, скрыто радовались отъезду грозного государя.

Василий Иванович Китай, почтительно усаживая великого князя в возок и поглядывая на новгородцев, шепнул Ивану Васильевичу со злорадством:

— Конец Великому Новугороду…

Великий князь слегка усмехнулся и поправил:

— Токмо еще начало конца…

Февраля восьмого въехал князь великий в Москву утром, перед обедней. Было у него на душе так, что не хотелось ему заезжать в хоромы свои, и поехал он прямо к старой государыне. По всему родному, по московскому он соскучился, жаждал он поговорить с матерью свободно, по-русски, и пить и есть по-русски, а не ломать язык по-итальянски и тем самым мысли свои ломать, лопотать, как дите малое. Главное же — сыночек его, великий князь Иван Иванович, у бабки своей всегда завтракает, обедает и ужинает. Сыночка своего государь прежде всех хотел видеть.

На этот раз, после долгой разлуки, Ивану Васильевичу заметней было, как постарела Марья Ярославна. Пополнела очень, и все еще красивое лицо ее обрюзгло, исчертилось паутинками тонких морщинок. Под шестьдесят уже было Марье Ярославне, и глаза ее смотрели грустно, не светились, как ранее.

Нежная печаль шевельнулась в сердце великого князя и, принимая материнское благословение, он поцеловал руку матери долгим поцелуем. Рука ее дрогнула. Скрывая навернувшиеся слезы, Марья Ярославна нежно поцеловала сына и тихо промолвила:

— Время-то, Иванушка, яко птица, летит…

Бурно и радостно обнимал и целовал отца молодой великий князь.

— Отец, — говорил он весело, — все мы тут изделали по воле твоей.

— Добре, добре, сыночек, — остановил его отец, — днесь у меня перед обедом думу будем думать с дьяками и воеводами, и Ты нам все доложишь…

Потом, обратясь к матери, молвил почтительно и ласково:

— Много яз подарков привез из Новагорода, хочу тобе дары дать по хотенью твоему: есть у меня и златые и серебряные сосуды, и камни драгоценные, и поставы сукон ипских и камки всякой…

Марья Ярославна слегка улыбнулась и молвила:

— Ныне, Иванушка, более яз уж о душе своей пекусь и о жизни будущей. Помоги лучше мне обитель Вознесенскую достроить — малое дело осталось. Токмо надобна мне помощь строителей твоих фряжских…

— Не крушись о сем! — воскликнул Иван Васильевич. — Ванюшенька к тобе самого маэстро Альберти приведет, будет тобе знатным толмачом, добре разумеет он по-фряжски.

— Спаси Бог тя, сынок, за доброту твою и ласку, — продолжала Марья Ярославна, — чтишь ты и любишь матерь свою. Из прочего же подари мне постав сукна черного, токмо русского, московского для иноческого одеяния да жемчугу и самоцветов для украшения икон святых монастыря сего, в котором яз и дни живота своего окончу…

— Все исполню и днесь же все просимое тобой прикажу в хоромы твои принести…

Подали завтрак. Помолясь, все сели за стол.

— Ну, как, сынок, дела с Новымгородом? — спросила княгиня Марья Ярославна, разрезая на блюде горячий курник и подвигая куски его на блюдцах сыну и внуку. — Кушайте во здравие. У тобя, Иванушка, курник-то любимое кушанье, да и внучек его тоже любит…

— Какие днесь у тя дела, Иване? — спросил Иван Васильевич сына, не желая отвечать на вопрос матери.

— Сей часец после завтраку, — ответил Иван Иванович, — прием у меня: будут в передней моей Иван Юрьич да Федор Василич…

— Добре, — весело сказал великий князь и шутливо попросил: — Токмо молю, ты уж прием-то свой днесь отмени и сам вместе с Курицыным и Патрикеевым приходи ко мне думу думать, часа за два до обеда…

Когда молодой великий князь ушел после завтрака, Иван Васильевич заметил, что Марья Ярославна заволновалась, хотя и старалась скрыть это. Наконец, не выдержав, она заговорила с горечью:

— На что руку свою ты подымаешь, Иванушка? Владыка Геронтий сказывал, от святых обителей вотчины отторгаешь ты…

— Отторгаю, матушка, от излишков их, — почтительно и спокойно ответил Иван Васильевич. — Государству сие надобно. Монастырям же государство — защита от разорений татарских и еретических настроений.

Старая государыня только глубоко вздохнула, но ничего не ответила. Помолчав, она спросила:

— А у Софьюшки был?

— Нет, еще не был. Тобя ранее видеть хотел да сыночка. Сей часец иду к ней…

Иван Васильевич встал из-за стола и простился с матерью.

Когда великий князь вступил в хоромы супруги своей, Софья Фоминична, хотя и отяжелела еще больше, все же выбежала ему навстречу с обеими дочками. Она радостно улыбалась, и лицо ее загорелось румянцем.

— Ah! Che piacere! [86] Ах, какое счастье! — воскликнула она. — Che piacere!

Иван Васильевич обнял ее и трижды поцеловал, потом приласкал дочек и понес их обеих на руках, следуя за женой в трапезную.

Здесь встретил его дворецкий Данила Константинович и, здороваясь с государем, почтительно поцеловал его руку.

— Данилушка, — молвил великий князь, — Русалка Михаил Яковлич здесь?

— У казначея твоего, государь, — ответил дворецкий, — подарки новгородские твои на хранение ему сдает по описи…

— Сходи к нему со слугой государыни, попроси от моего имени небольшой короб один, он ведает какой, да принеси его сюды.

— Что ты велишь нести Даниль? — спросила Софья Фоминична, сияя улыбкой и догадываясь, что это подарки.

— Сей часец увидишь, — смеясь, ответил великий князь и налил чарку заморского вина себе и жене.

Когда великая княгиня взяла свою чарку, Иван Васильевич чокнулся с ней, молвил:

— Твое здоровье!

— И твой здорофь! — ответила она и, обняв мужа, снова трижды поцеловала его.

Вошел дворецкий, а следом за ним слуга с лубяным коробом. Сорвав с короба крышку, Иван Васильевич достал из сена большой золотой ковш весом две гривенки, украшенный самоцветами, потом большую серебряную мису весом двенадцать гривенок, а в ней — золотые обручи, перстни и серьги с алмазами, изумрудами, яхонтами и жемчугом. Были в коробе и золотые чарки и кубки.

Каждую вещь Софья Фоминична встречала с восторгом и радостью, восклицая, как всегда, по-итальянски:

— Grazia, mio sovrano! Non capisco in me della giora! [87] Спасибо, мой государь! Я вне себя от радости!

Когда все было извлечено из сена, а дворецкий и слуга ушли, унося пустой короб, великая княгиня, восхищаясь подарками, стала расставлять посуду на полки поставцов, а серьги, перстни и обручи укладывать в ларцы.