Маргарита Разенкова - Девочка по имени Зверёк

– Зачем? – ледяным тоном вопросил Луций.

– Гроза… – просипел Марк. – Я не мог… не мог устоять… Сила!

Луций жестом отослал слугу и в задумчивости присел на край постели Марка, взял и сдавил его запястье, во что-то сосредоточенно вслушиваясь, некоторое время размышлял, потом значительно мягче произнес:

– Ты не слишком-то крепкий юноша, но скоро выздоровеешь. – Он почти отечески ласково положил ладонь на лоб больного и добавил: – Ты понимаешь и чувствуешь энергию стихии. Это хорошо. Но совершенно не управляешь своими собственными чувствами. Это дурно.

«В этот-то момент, Гай, я, бесконечно удивляясь самому себе, вдруг осознал, что уже давно – невообразимо давно! – крепко-накрепко связан с этим суровым (порой до беспощадности!) человеком. И причиной тому были не годы опеки Луция, не наша с матерью и сестрой материальная зависимость и даже не страх, который испытывали перед Луцием Гаэлием все в его доме. Тогда что же? Это-то и ускользало из моего сознания. Я не понимал! Только трепетал до глубины души каждый раз, когда приходилось общаться с приемным отцом. Каждый раз! Все эти годы…»

Марк отложил стиль и встал пройтись по комнате, чтобы немного размяться. Он вдруг подумал, что здесь, на острове, в Римской провинции, ему приятно было вспоминать о столице, о Луции, о Гае. И писать это письмо Гаю, неспешно рассуждая, тоже было приятно. А более всего было приятно не торопиться, не заглядывать в будущее, подгоняя дни, не волноваться о предопределениях и загадках судьбы.

За окном по-осеннему быстро темнело. С порыжевших полей, днем пахнувших пряным дымом, свеже тянуло вечерним холодком. Марк поежился и набросил на плечи дедов солдатский плед. Старый плед был теплым. Колким, но теплым. И до сих пор хранил в себе странную острую смесь запахов – горькой полыни, костра, моря, дальних ветров…

Мысли Марка неожиданно занял Гай: хоть они и ссорились частенько последнее время, надо признать, что Га й был не просто близким другом, а почти братом. Ближе него у Марка друзей не было. И быть не могло. Но Марк никогда не говорил Гаю и теперь не напишет, что чувствует необъяснимую, почти мистическую связь не только с Луцием, но и с самим Гаем, и с Валерием, и со многими другими людьми. Это – как ощущение одной судьбы, единого жизненного поприща, как закон самой Фортуны, изреченный ею с Олимпа: «Вот ты и ты – идите вместе!» Или так: «Вот ты, Гай, и ты, Марк, вы встретились в этой жизни, дабы…»

Но Гай чурается всякой такой «мистики», поэтому ничего «такого» ему говорить не стоит. Нет, не стоит. Марк вздохнул и плотнее завернулся в кусачий плед.

Да, Гай был ему названным братом, хоть они и много ссорились последнее время…

– Пока Гай отлучился попрактиковаться в очередной дискуссии, разреши мне спросить тебя, – осторожно начал Валерий, когда, устав от игры в мяч на гимнастическом дворе, они уютно-расслабленно отдыхали в теплом и влажном зале терм. – Возможно, я ошибаюсь, и ошибаюсь серьезно, но я заметил, что последнее время вы с Гаем, как бы помягче выразиться…

– Часто бываем близки к ссоре, – помог ему Марк, – ты это хотел сказать?

– Если я вмешиваюсь не в свое дело, извини меня. Он начал тебя раздражать, что просто бросается в глаза. Это из-за постоянных нравоучений?

Марк помедлил с ответом, подбирая слова:

– И да, и нет. Трудно объяснить в двух словах. Ты знаешь, что хотя Га й почти на десять лет старше меня, выросли мы вместе: семьи Га я и Луция связывают давняя дружба и закон гостеприимства, а к тому же – родство, хотя и сложно вычисляемое. С тобой мы к одному учителю в школу бегали, а Гай… Гай словно всегда был рядом. Он баловал меня и дарил игрушки в детстве, потом опекал и поддерживал. Родная мать могла не подходить ко мне, когда я хворал – Гай брал заботу на себя! Он никогда не отказывал мне в помощи, не ворчал, был весел. К тому же, ты видишь, он гораздо выше, сильнее и выносливее меня, и я всегда гордился им, как гордится сейчас маленький Гай Гракх своим старшим братом Тиберием. Знаешь, в детстве я как-то раз подумал: «Мы – как легендарные Кастор и Поллукс! Хорошо бы никогда не разлучаться с таким сильным и веселым другом!» Так я сам был ему предан! Луций, к слову, всегда поощрял нашу дружбу. А ему угодить трудно.

– Почти невозможно, – обронил Валерий.

– Так вот, Гай сделал почти невозможное: пришелся по душе Луцию… – Марк вздохнул. – Я вырос, сменил рубашку на тогу взрослого, расстался с детским шариком-буллой на шее – наша с Гаем разница в возрасте начинает стираться. А он относится ко мне по-прежнему, и мне это странно…

– Странно?

– Да… Говорю тебе, объяснить трудно. Я сам не понимаю до конца. Понимаешь, он словно ревнует меня ко всем и вся: проверяет, где и с кем я бываю, следит за моими занятиями с греками, которыми Луций наводнил дом, стремится быть в курсе моей жизни во всех ее деталях! И тем настойчивее, чем больше мне хочется быть ото всех подальше. Порой мне кажется, да нет, так и есть, что Га й дотошнее интересуется моей жизнью, чем мой усыновитель!

– Ты говорил Гаю об этом прямо?

– Ты знаешь меня.

– Значит, говорил. И что Гай?

– Он смотрит на меня своими невинными оленьими глазами и удивляется: «Марк, что ты ершишься? Ты мне как младший брат. И ты так неразумен, что я вечно опасаюсь, как бы твои похождения не довели до беды!»

– Может быть, так и есть? Все просто.

– Просто… Что ж, пусть будет «просто»: просто его назойливая забота в один прекрасный день сведет меня с ума!

– Ты слишком раним, поэт.

– Знаешь, как-то раз я проводил вечер в очаровательной компании и преприятнейшей беседе с… ну, неважно, вряд ли ты ее знаешь… Все так блестяще развивалось, и я уже был близок к победе… И прекрати хрюкать! Так вот… Вдруг мне показалось – правда, я был в изрядном подпитии! – что… Нет, ты все-таки хрюкаешь! А, это ты смеешься? Неужели трудно спокойно выслушать? Мне вдруг показалось, что за занавесью постели стоит Гай, укоризненно качает головой и нежно так, отчего-то женским голосом, говорит: «Мы могли бы быть счастливы с тобой, солдат!» Меня чуть не стошнило! Нечего и говорить – вечер был безнадежно испорчен! А моя нимфа – крайне разочарована! Вот теперь хохочи.

Валерий не нуждался в этом разрешении: где-то посередине рассказа ему уже просто не хватало воздуха от смеха. Отсмеявшись, он заметил:

– Ну и бред!

– Угу, бред… – печально согласился Марк. – А хуже всего то, что я тогда испугался, не питает ли Га й ко мне… не те чувства.

– В каком смысле?

– Да в самом плохом смысле!

Валерий потер висок:

– Ты меня озадачиваешь. Чего только не приключится в жизни. Греки со своей культурой заодно понатащили в Рим гнусных обычаев и отвратительных пороков, чего у нас отродясь не водилось. А если и «заводилось» вдруг, так за это казнили – да и все дела! Гай буквально бредит всем греческим, но чтобы он… Нет! К тому же, я точно знаю, у него есть женщина, пусть и не римлянка, но он счастлив с нею. Уж я-то знаю!