Джоан Швейгарт - Королева мести

— Римляне постоянно присылают ему дары, ты сам мне об этом говорил…

— Да, но не те дары, которые обладают силой, способной победить римлян.

— Понятно, — сказала я, все еще недоумевая.

— Видишь ли, Ильдико, — продолжил Эдеко, — когда ты все это мне рассказывала, то ясно дала понять, что ни за что на свете не допустишь, чтобы твоего франка лишили славы. А мы ведь не можем позволить себе такую роскошь, как две версии одной легенды?

Я покачала головой.

— Тогда передай Аттиле, что я готова на сделку. Пусть говорит о мече все, что считает нужным, но он должен отпустить меня.

— Аттила не станет так рисковать. У него великие планы на меч, подаренный ему богами…

— Это я подарила ему меч.

Эдеко рассмеялся и погрозил пальцем.

— Вот видишь! Ты все еще упорствуешь!

— Я только хотела сказать…

Его лицо неожиданно стало жестким.

— Я знаю, что ты хотела сказать.

— Но ты должен сообщить ему… — стала умолять я.

— Я ничего не буду говорить Аттиле. — Эдеко встал.

К ужасу своему я поняла, что гораздо больше расстроена тем, что он уходит, нежели появлением новой легенды о том, как Аттила обрел меч войны. Визит Эдеко с новостью о выдумке Аттилы стал первым событием за долгое время. До этого моя жизнь состояла из трапез, звуков шагов охраны и забытья, урывками подаренного мне сном, поэтому я больше не понимала, когда заканчивался один день и начинался другой.

— Останься, пожалуйста, — попросила я.

Эдеко посмотрел на меня сверху вниз. На его лице расцвела улыбка, и он снова сел. Я же отвернулась, потому что мне стало стыдно: я умоляла врага о снисхождении. Но потом вспомнила, что пришла в Паннонию для того, чтобы обмануть врага именно таким образом. Я так долго жила в одиночестве и темноте, что эта мысль застала меня врасплох. Но я заставила себя сосредоточиться и быстро придумала, чем объяснить необходимость нашей беседы.

— Скажи, а эту легенду будут петь во дворце Аттилы вместе со всеми остальными? — спросила я.

— Петь? Как это? — Эдеко выглядел раздраженным.

Я была потрясена.

— Неужели гунны не поют о своих предках? О войнах, в которых они сражались? О своем пути, о преодолении преград, с самого начала начал?

Эдеко пожал плечами.

— У нас есть лишь одна песня — восхваление Аттилы.

— Я подумала о других народах… — начала я.

— Гунны были кочевниками, пока не пришли в Паннонию, — перебил меня Эдеко. — Кому интересно слушать песню об этом?

— Что ты, Эдеко! — воскликнула я. — Гунны многого себя лишают! Послушать песни о предках, которые поются в твою честь… Мой брат Гуннар… — Я успела оборвать себя на полуслове, пристально посмотрев на Эдеко. Тот кивнул, глядя перед собой почти отсутствующим взглядом. Потом улыбнулся.

— Правда, Гуннар не был мне настоящим братом, — торопливо продолжила я. — Мои родные братья мертвы, как я тебе и рассказывала. Я их почти не помню… Гуннар так хорошо пел о том, как гауты пришли в свои земли с севера! Он — сын предводителя племени, в котором я прожила дольше всего. Кем же они были? Вандалами? Аланами? О, боги, я уже и не помню!

Эдеко взмахом руки приказал мне замолчать. Я заметила хитрую улыбку на его лице.

— Не можешь вспомнить название племени, Ильдико? Удивительно, что ты помнишь мужчину, но забыла, из какого рода он происходит. Кроме того, наверняка ты была очень близка с этим Гуннаром, раз назвала его братом.

Я подалась вперед и, заставив себя улыбнуться, схватила руку Эдеко.

— Ох, Эдеко, это случилось так много лет назад! Память выделывает странные трюки с давними воспоминаниями, делая одни ярче, а другие стирая напрочь. А что касается брата Гуннара… Поверь, в землях гаутов часто так называют хорошего друга. — Неожиданно мне пришло в голову, что, держа Эдеко за руку, я как будто умоляла его поверить мне. Я тут же отпустила гаута.

Он улыбнулся, взял светильник, поднялся и вышел.

Я так много думала о допущенной мною ошибке, что впала в жуткое отчаяние. Но постепенно я поняла, что подведу себя и своих братьев, если не найду способа изменить свое положение. Аттила получил меч вместе с проклятьем, и мне оставалось лишь быть настороже и ждать.

Я обложила шкурами стены своей хижины, потому что ночи становились холоднее, и стала вспоминать разговор с Эдеко во время нашей последней встречи. В конце концов я убедила себя: тот факт, что я открыла имя брата, уже не важен. А еще мне пришлось признать, что я желаю общества своего врага, и простить себя за это. Наша последняя встреча плохо закончилась, но зато мой разум ожил, наполнившись воспоминаниями и размышлениями о будущем. Теперь меня уже мало беспокоило, что мне запрещено выходить из хижины. Я жила в предвкушении того дня, когда смогу открыть миру правду о мече войны. Аттила оценил это проклятое оружие и собирался пустить его в ход, и меня интересовало только, как долго мне еще осталось ждать. Меч сделает Аттилу безрассудным и жадным, а это положит начало его концу.

Вероятно, я смогла думать о будущем в новом свете потому, что в моей хижине появился огонь? Уходя, Эдеко забрал с собой светильник, но, заметив, что я не сводила с него глаз, приказал принести мне лампу вместе с завтраком на следующее утро. Моя пища, как и обещал Аттила, радовала обилием и разнообразием. Римское вино, которое я полюбила за снотворный эффект, тоже приносили регулярно. В сопровождении Эдеко я теперь часто посещала купальню.

Постепенно у нас сложился молчаливый ритуал. Эдеко приходил за мной к хижине, и мы отправлялись к купальне. Эдеко ехал верхом, а я шла перед ним с опущенной головой, как в моем представлении и должен был идти смиренный пленник. Затем, в купальне, возможно в благодарность за мое послушание, Эдеко отворачивался и изображал озабоченность какими-то важными размышлениями. А еще он иногда приходил по вечерам в мою хижину, чтобы убедиться том, что я ни в чем не нуждаюсь.

Я полагала, что его доброта вызвана только желанием выудить из меня побольше сведений. Но шли дни, и я стала замечать, что Эдеко приятно проводить со мной время. Тогда я решила воспользоваться его благосклонностью.

Поначалу наши разговоры походили на поединки: Эдеко пытался выяснить цель моего появления в Паннонии. Я же старалась вернуть беседу к Аттиле и мечу войны, потому что отчаянно ждала любых известий о начале действия проклятья. Однако поняв, что Эдеко не собирается ничего говорить мне об Аттиле, и чем тот занимается в настоящее время, я стала выспрашивать о прошлом великого вождя.

К тому времени Эдеко уже надоело задавать вопросы, и он с удовольствием рассказывал о подвигах Аттилы. Я же научилась изображать восторг и восхищение, правда, не больше, чем пристало женщине в моем положении. Я ждала, что когда-нибудь Эдеко совершит ту же ошибку, которую в свое время допустила я: поведает мне больше, чем намеревался. Поскольку Эдеко никогда не упоминал Гуннара, я постепенно перестала бояться, что он снова вспомнит о моем брате, особенно когда заметила, как легко он увлекается рассказами о себе.