Федерико Андахази - Город еретиков

Ярость, переполнявшая письма Кристины, имела под собой веское основание, о котором Аурелио ничего не было известно. Для него, как только он проснулся в ее объятияx под елью, это свидание в лесу тотчас перестало казаться фрагментом сладостных стихов Песни Песней и превратилось в кошмарное видение. Когда юноша раскрыл глаза и обнаружил, что лежит, полуодетый, рядом со спящей девушкой, лицо которой выражало полную умиротворенность, он принялся креститься, как будто это был сам дьявол. Теперь, когда Аурелио отдохнул и зов плоти утратил свою остроту, юноша почувствовал себя выпавшим из Божьей десницы: он казался самому себе самым презренным грешником; теперь слова святого Павла из Послания к Коринфянам о прелюбодеях относились именно к нему:

Я писал вам в послании — не сообщаться с блудниками; впрочем, не вообще с блудниками мира сего, или лихоимцами, или хищниками, или идолослужителями, ибо иначе надлежало бы вам выйти из мира.

В точности таким он ощущал сам себя: изгнанным из мира, изгнанным из своего рая, выстроенного на страницах писаний Блаженного Августина, и уже заранее изгнанным из Царства Небесного. За один миг наслаждения, говорил он себе, он только что раз и навсегда лишился вечного блаженства по правую руку от Всевышнего.

Ибо знайте, что никакой блудник, иль. нечистый, или любостяжатель, который есть идолослужитель, не имеет наследия в Царстве Христа и Бога. Никто да не обольщает вас пустыми словами, ибо за это приходит гнев Божий на сынов противления; итак, не будьте сообщниками их.

Слова апостола Павла проникали в его сознание, чтобы его мучить. Как случилось, что он не устоял перед чарами Кристины? Как мог он ослушаться божественных установлений? Аурелио поднялся на ноги и поспешил отряхнуть с себя налипшие травинки, словно пытаясь тем самым избавиться от угнетавшего его ощущения внутренней нечистоты; юноша снова хотел стать самим собой, каким он был раньше, и он не мог себя за то, что лишился своей драгоценной невинности. У него даже не хватило храбрости взглянуть в глаза своей подруге и высказать ей все это в лицо; Аурелио подхватил свое платье, оделся и ушел прочь, прежде чем девушка успела проснуться. Спустя несколько дней Кристина получила письмо, в котором он подробно излагал ей причины, по которым навсегда отрекается от ее любви. Девушка восприняла письмо Аурелио с молчаливым смирением.

Когда Аурелио посчитал, что прошло достаточно много времени и теперь их встреча не сулит никаких опасностей, он как бы случайно попался ей на глаза в городе. Воспользовавшись этой возможностью, он еще раз сообщил девушке о своем решении оставить ее и постричься в орден монахов-августинцев. Кристина не произнесла ни слова, чтобы его отговорить. Она не хотела убеждать его ни в чем, что не было рождено в его сердце. И все-таки Кристина воспринимала все муки, которым подвергал себя Аурелио, не иначе как игру ума, граничащую с цинизмом, по сравнению с тем, что приходилось на долю ей. Ее намерение не навязывать Аурелио никаких убеждений было столь прочным, что она так и не сообщила мужчине, которого любила, что во время их свидания под елью он оставил в ее чреве свое семя. Кристина пока что не имела никакого представления, каким образом она собирается справиться с этой напастью, однако она была готова жить своей жизнью, как бы ни сложились обстоятельства. Девушка не знала, что будет делать, оказавшись лицом к лицу со своим отцом, герцогом Жоффруа де Шарни, со своим старшим братом, с осуждающими взглядами остальных членов ее семейства и всех тех, кто ее окружал. Намерения герцога в отношении Кристины были абсолютно ясны: ей уже исполнилось тринадцать лет, чего было вполне достаточно, чтобы выдать дочь замуж. На самом деле прошло уже немало времени с тех пор, как Пьер Дурас, граф Лирейский, заметив зарождающуюся красоту Кристины — которая в те годы была всего только девочкой, — поспешил просить ее руки. Для Жоффруа де Шарни такой договор оказывался дважды выгодным: с одной стороны, этот брак обеспечивал ему достойное упоминания приданое, а с другой — чем больший вес удастся герцогу набрать в Лирее, тем больше вероятность, что он в конце концов исполнит свое намерение и воздвигнет в этой деревушке церковь. Граф обладал прочными связями в религиозных кругах, он был добрым приятелем епископа Анри де Пуатье. Будущий зять герцога идеально подходил на роль моста между ним и его клерикальными устремлениями. Кристине с детства трудно было сдержать тошноту при одном только виде ее будущего супруга, который по возрасту годился ей в дедушки. Внешностью он походил на стервятника: сходство с этой птицей ему придавали длинный крючковатый нос, тонкая вытянутая шея, сгорбленная спина, выступающий вперед подбородок и пронзительный голос. Стоило Кристине представить, что ей суждено делить с графом Лирейским супружеское ложе, пока смерть не разлучит их, и ее представление о смерти существенно улучшалось. Но такова была судьба большинства молоденьких девушек. Супружество было отмечено печатью не любви, а целесообразности. Браки поддерживала не страсть а двусмысленное понятие caritas. [8] Слово "caritas" может переводиться с латыни как "любовь", "уважение", "щедрость".

Строго говоря, почти все коммерческие предприятия прятались под покровом caritas. Так называемое honesta copulatio [9] Здесь: пристойное, скромное совокупление (лат.). между супругами являлось формулой, утвержденной Церковью для того, чтобы плотские страсти успокаивались и направлялись в единственное русло: продолжение рода. Любовь, за редкими исключениями, была злом, которое свершалось вне пределов семьи. Любовь между мужчиной и женщиной вообще считалась нечистой, а потому предосудительной. Супружество, управляемое рассудком, а не страстью, умеренностью плоти, а не сластолюбием, уважением, а не любовью, — вот что соответствовало Божьим заповедям, тогда как любовь, порождение самых низменных инстинктов, была делом Сатаны. Кристина, как и почти все прочие женщины, принимала такой жребий — до того, пока не встретила Аурелио. Разумеется, conditio sine qua non, [10] Необходимое условие (лат.). позволявшее герцогу выдать дочь замуж, состояло в том, чтобы она была девственницей; Кристина должна была засвидетельствовать свою незапятнанность, оставив пятно добродетельной крови на брачной простыне. Девушка просто не могла себе представить реакции отца, когда он узнает, что она больше не девственница и к тому же носит в своем чреве плод греха. И все-таки, даже предполагая самое худшее, Кристина никак не могла бы догадаться, что ожидает ее на самом деле Наказанием, которое по закону полагался незамужним матерям, была смертная казнь посредством удушения. И Кристина, без всякого сомнения, предпочла бы такой приговор той казни, которой подверг ее отец.