Даниил Мордовцев - Гроза двенадцатого года (сборник)

С белыми борей власами И седою бородой, Потрясая небесами, Облака сжимал рукой…

А тут она видит шамкающего старца, который не только не потрясает небесами, но у которого собственная седая голова трясется, а глаза, которые ей представлялись орлиными, старчески моргают и слезятся… Господи! как грустно это видеть… И нижняя губа отвисла — но держится… И под носом табак, и на манжетах табак, и на жилете табак… А ноги — точно в валенках, точно у их коровьего пастуха…

— Какая очередь за Державиным? — спрашивал старик, здороваясь с хозяином и гостями.

— Написать, ваше превосходительство, что-нибудь новенькое по поводу мира с Наполеоном, — извернулся Тургенев. — А то вон только и слышно, что о «Дмитрии Донском» Озерова да о «Пожарском» Крюковского {45} 45 Крюковский Матвей Васильевич (1781–1811) — драматург, автор трагедии «Пожарский», которая с успехом шла на театральных подмостках. .

— Оба сии творения, государь мой, слабы, — отвечал старик.

— Вот потому-то и ждут от вашего превосходительства чего-либудь сильненького, чего-нибудь «державинского» — так и говорят.

— Оно-то так… Я кое-что и скомпоновал, его Михайло Михайлович знает.

— Что же это такое, ваше превосходительство? — спросил Карамзин.

— Гаврило Романович написал оду, — отвечал Сперанский.

— Пророческую, — добавил Державин.

— Это правда, — продолжал Сперанский. — И хотя государю она понравилась, однако, в виду политических обстоятельств, он несколько стихов собственноручно подчеркнул.

— А подчеркнул-таки? — любопытствовал старик.

— Подчеркнул довольно мест таки…

— А какие все больше? Чай, сильненькие, с огоньком которые?

— Да, именно с огоньком.

— Я так и знал, так и писал с оглядкою… Я вот и Мерзлякову послал копию в Москву, так для прочтения, да и пишу ему насчет мира-то и моей оды на оный: «Радоваться-то можно, как просто сказать, с оглядкою; а для того и не мог я предаться полному вдохновению, а как боец, сшедший с поля сражения, хотя показывался торжествующим, но, будучи глубоко ранен, изливал свою радость с некоторым унынием…»

— Это касается вас, юный боец, только что сошедший с поля сражения, — с улыбкой, отечески обратился Сперанский к Дуровой, которую Лиза успела и познакомить и даже подружить и с своей Соней, и с мамой, с г-жой Вейкардт. — Позвольте вам, ваше превосходительство, представить этого юного бойца…

Дурова встала и торопливо, смущенно подошла к Державину, почтительно кланяясь и звеня шпорами.

— Господин Александров, которому вчера государь собственноручно пожаловал Георгия, — рекомендовал хозяин.

— Очень, очень приятно, — прошамкал знаменитый старец. — Да какой-же вы, государь, мой, молоденький… А знаете, молодой человек, кого вы напоминаете?

Девушка смешалась и не знала, что отвечать.

— Княгиню Дашкову, Катерину Романовну, когда она была ваших лет.

«Юный боец» покраснел еще больше и взглянул на Сперанского.

— Что ж, это сходство приятное, — поддержал он смущенную девушку.

— Только, государь мой, не в пользу сравниваемой, — перебил Державин: — княгиня Дашкова, признаюсь, никогда не нравилась мне… У нее всегда была склонность к велеречию и тщеславию, хвастовство, корыстолюбие… женщина эта, сказать правду, всегда отличалась вспыльчивым и сумасшедшим нравом.

— А теперь она совсем развалина… Я ее видел — она приезжала в Москву из своей деревни, — сказал Тургенев.

— Ну, наши с ней годы не молодые.

— Она годом старше вас, ваше превосходительство, — вставил Магницкий.

— Ну, вот!.. А вам как известны наши годы, молодой человек? — спросил старик.

— Годы вашего превосходительства известны всей России, — подольстился Магницкий.

— У! льстец…

— Не льстец, ваше превосходительство: я говорю правду.

— А вот Мерзляков пишет мне еще об одном моем сверстничке, — и это уже касается вас, Николай Михайлович, — обратился старик к Карамзину.

— О ком же, ваше превосходительство?

— О Новикове Николае Ивановиче. Он вам сродни…

— По «Древней российской вивлиофике» разве?

— Да… но и теперь у него остается в мозгу некий исторический зуд — все не забывает истории.

— Да?

— Как же… Мерзляков пишет: был он у него, у мартиниста-то старого, в гостях, в его Авдотьине… Ну и чем же старик занимается? Воспитывает, слышь, карасей… А потом на живой змее поверял одно место в летописи Нестора.

— Как же это на змее? — заинтересовался Карамзин.

— Я отыскал ту змею, что укусила Олега, — шутливо вставил Тургенев.

— Да почти что так. Он, видите ли, отыскал там у себя в деревне змею, да и рассердил ее, дразня палкою. Так оказалось, что змея не кусает и не жалит, а именно «клюет», как и рыба. А в летописи будто бы сказано — я не помню сам, — что змея Олега «уклюнула», а не «укусила».

— Да, это совершенно верно, — подтвердил Карамзин. — Так, значит, старик все еще интересуется историей?

— Интересуется, интересуется… не равнодушен к старушке Клио, — сострил старик.

— Да вообще я заметил, что за мамзель Клио ухаживают больше те, для которых женщина становится незрелым виноградом, — пояснил Тургенев.

— Это вы на мой счет? — спросил Карамзин.

— Нет, так вообще.

— Удивительная судьба этого человека, — заметил Сперанский после некоторой паузы, последовавшей за шуткою Тургенева. — Бесспорно, это даровитейшая личность, когда-либо стоявшая в ряду деятелей умственного развития России: как апостол нашего просвещения — Новиков стоит первый. Если можно сколько-нибудь наглядно представить результаты деятельности Новикова и других русских общественных работников, то Новиков воздвиг себе пирамиду Хеопса, а прочие…

— Тротуарные тумбы, — перебил его Тургенев.

— Ну, не тротуарные тумбы, но все же и не пирамиды, — спокойно продолжал Сперанский. — И что же! Этот человек почти половину жизни провел в несчастии. Теперь вот он стал отшельником, воспитывает карасей и производит опыты над змеями… Если кого можно приравнять к Новикову — не по многоплодности, а по духу — так это Радищева… Как Новикова, так и Радищева оценит только наше потомство, ибо природа произвела их на свет ошибочно: время не доносило ни Новикова, ни Радищева, и недоноскам этим следовало бы родиться столетием позже… Как вы об этом думаете, ваше превосходительство? — обратился он к Державину.

— Как? что? спать пора?

Старик вздремнул и не слышал последнего разговора. В последние годы вообще всякий разговор, где старец стоял не на первом плане, не сам говорил, а другие и о предметах, лично его не касавшихся, он начинал дремать: так и тут — разговор о Новикове и Радищеве нагнал на него дремоту.

— Говорят, ваше превосходительство, — снова подольщался к старику-министру Магницкий, — будто у нас все умные люди кончают неблагополучно… Я думаю, Александр Иванович ошибается…