Мария Сосновских - Переселенцы

А когда умер прядеинский кузнец Агап и кузница стояла заколоченной, Елпанов по сходной цене купил у его вдовы кузнечный инструмент и построил свою кузницу. Он и раньше знал кузнечное ремесло – немного, правда (еще на Новгородчине с кумом Афанасием они держали на паях какую-никакую, но кузницу). Теперь же, когда деревня осталась без кузнеца, Василий расчетливо прикинул, что кузнечное дело – не без выгоды.

– Не боги же, на самом деле, горшки-то обжигают, – сказал он Пелагее, – начну я, пожалуй, кузнечить. Если чего пока и не умею, так невелика беда – небось, научусь.

Сказано – сделано. Спустя короткое время он орудовал в кузнице, как заправский кузнец. Ковал лошадей, отягивал железными ободьями тележные колеса, наваривал косы, нарезал серпы. К нему стали уже приходить заказчики, сначала изредка, а потом, прознав, что новоявленный кузнец – не промах, так валом повалили, особенно перед страдой, а то и в саму страду.

Елпанов уже подумывал о том, чтобы взять в помощники какого-нибудь парня из бедной семьи – глядишь, и в других делах по хозяйству помощь была бы…

Жизнь продолжалась в трудах и заботах, как всегда – скупая на радости и щедрая на беды.

Но была у Василия Елпанова всем радостям радость – отцовская. Только-только заневестилась дочка Настя, как удача подвалила: приехали сваты из Кирги – сватать ее за сына удачливого и богатого прасола* Коршунова. Коршунов торговые дела свои вел с большим размахом, а знакомства сводил придирчиво, с немалым выбором. И то сказать: в округе всяк за честь почитал знать Иллариона Алексеевича Коршунова, который давно уже стал своим человеком даже на Ирбитской ярмарке, а коршуновские подручные гоняли гурты скота и косяки лошадей, вели хлебные обозы в Тагил, Надеждинск и другие города, где стояли демидовские заводы. С ежегодных ярмарок и торговых сделок Иллариону Алексеевичу доставался большой доход. Коршуновский дом в Ирбитской слободе – полная чаша, хозяйство – большущее, работников – со счета сбиться можно.

Когда на Николу зимнего к дому Василия Елпанова подкатила пара рысаков, запряженных в нарядную кошеву**, прядеинцы увидели, как из нее первой вылезла женщина в оренбургской шали – сваха, и степенно вышел сват – староста Кирги.

Не успели сваты войти в дом, как из конца в конец деревни полетела весть, потом пошли разговоры:

– К Елпановым сваты приехали! Да кошева какая знатная!

– Ну, еще бы! Богатство к богатству тянется… Проезжий из Ирбитской слободы намедни говорил, мол, скоро в вашу деревню от самого Коршунова сваты пожалуют…

– Вестимо, Настасье-то Елпановой богатого жениха сватать будут!

– Да уж понятно, что не из голытьбы какой…

Сватовство, как узнали потом прядеинцы, оказалось удачным. Настя Елпанова и Платон Коршунов до этого раза два уже виделись в Кирге, в приходской церкви.

Когда приехавшие сказали все, что положено по обряду сватовства, сели за стол – "пропивать невесту". Свадьбу назначили на Николу зимнего, а сыграть ее решили в доме Иллариона Алексеевича Коршунова.

Свадьбу сыграли с большим размахом. Отгуляли, отпели-отплясали, и снова потянулись бесконечные трудовые будни.

Cенокос был в разгаре. Ранним утром, когда только самые работящие хозяйки, позевывая и крестя рот, идут в пригоны доить коров, Василий вышел на улицу и направился в кузницу. Накануне он вернулся со своего покоса, где у него треснуло полотно литовки*. Сенокос ведь ждать не будет. Можно было бы взять другую косу – в хозяйстве было несколько запасных, но Василий всегда и во всем любил порядок. Потому он и шел сейчас к своей кузнице, слегка поеживаясь от утренней свежести.

Кузница у него была поодаль от двора, на косогоре, у самого берега Кирги; там же была мастерская, где распаривали и гнули ободья для тележных колес.

К мастерской был сделан просторный пристрой с печью, чтобы можно было работать и зимой.

Подходя к кузнице, Елпанов вдруг услышал стон. Думал, что ему послышалось, но глухой стон повторился…

"Господи! С нами крестная сила! Кто это, кто стонет?!". Василий пошел на звук, обогнул кузницу и… чуть не наступил на человека, лежащего в густой траве. При виде Василия человек, весь заросший щетиной и одетый в грязные лохмотьях, поднялся на ноги. Что-то глухо звякнуло, и Елпанов обомлел – это были кандалы.

– Не дай пропасть, добрый человек, – прохрипел незнакомец, – хоть хлеба кусок… я третий день одну траву жую…

Василий вспомнил свой долгий путь в Зауралье, Сибирский тракт и сразу смекнул, в чем дело. "Каторжник, знать-то, беглый! – молнией пронзила мысль. – А вдруг ищут его да у меня и найдут?! Вот еще напасть на мою голову!..".

Но Елпанову стало жаль обессилевшего человека. Он, поминутно озираясь, быстро принес кружку молока и один сухарь – он знал, что голодающего сразу много кормить нельзя. Когда он вернулся, человек, похоже, начал бредить. Василий стал поить его молоком и дал сухарь. Человек, трудно двигая кадыком, сделал несколько глотков и, сжав в кулаке сухарь, рыдающим голосом взмолился:

– Спрячь меня где-нибудь… до смертного часу буду Бога молить за тебя…

– Да куда же я тебя спрячу-то?!

– Ты хоть железки с меня снял бы, Христа ради… А я уж как-нибудь в лес уползу. Все едино – помирать, так хоть на воле помру!

Василий снова вспомнил угрюмые вереницы измученных арестантов, бредущих по Сибирскому тракту на каторгу. Подчиняясь какой-то неведомой силе, он завел беглого в кузницу, плотно прикрыл дверь и, схватив напильник, быстро распилил кандалы. Потом осторожно приоткрыл дверь и крадучись огляделся. Вроде никого вблизи кузницы не было. Василий повернулся к беглому:

– Сиди здесь тихо… жди! Я за тобой скоро на телеге приеду…

– А… не выдашь ты… меня? – с трудом разлепил спекшиеся губы беглый.

Василий молча вышел, запер снаружи дверь кузницы и пошел к своему подворью, стараясь не попасть на глаза бабам, уже подоившим коров.

Чего греха таить – мелькала у Елпанова мысль: "Ладно ли я делаю? Своя-то рубаха – она ближе к телу… Вдруг видал его кто в деревне случайно? Дознаются – верная тюрьма мне!".

Но ему снова вспомнился Сибирский тракт, измученные люди в кандалах, идущие по бесконечной дороге в Сибирь, на каторгу…

Скоро Василий вернулся на телеге, на которой была навалена пожухшая кошенина. Отворотил большой пласт травы, помог беглому забраться на телегу, накрыл его травой сверху и привез в свою ограду. Закрыл ворота. Ограда – плотная, с улицы в щель ничего не увидишь.

Пелагеи на дворе не было – она подоила коров и погнала их в стадо. Василий помог беглому забраться на сеновал, сходил в дом, принес молока и хлеба и вполголоса сказал: