Мария Сосновских - Переселенцы

У Платона денег своих не было: отец ему пока ничего не давал. Торговля в течение последних лет пошла на убыль и потом завяла совсем. Сейчас все торговое дело держали в руках Елпановы.

В этот год Илларион Коршунов совсем сдал. За ним стали замечать неладное не только домочадцы и соседи, но и совсем посторонние люди. Да и как не заметишь, если старик учудил такое. Около Ильина дня он потихоньку ушел из дому, ушел босой, в одном исподнем белье. В таком виде он ходил по деревням, выдавал себя за прорицателя. Говорил он иногда довольно связно, мол, скоро наступит конец света, и все должны покаяться во грехах; иногда же молол всякий вздор.

Даже те, кто хорошо его знал раньше, теперь ни за что не могли признать в этом сумасшедшем с бородой, в которой застряли солома и всякий лесной мусор, Иллариона Коршунова.

Его привезли домой, назвали всяких лекарей. Скоро приступ безумия вроде бы прошел, но он по-прежнему и слышать не хотел о том, чтобы отдать сыну деньги. Говорил, что спрятал их в надежном месте, а где – позабыл напрочь. Платон его уговаривал по-всякому: и просил, и христом-богом молил. Даже пригрозил однажды, что свезет отца в сумасшедший дом, да никакого толку не добился. Видно, старик и впрямь забыл, где его деньги.

Начались сильные морозы. Как-то в одну студеную ночь Платон пошел посмотреть в пригоне скотину и заметил, что ставень в окне малухи открыт. Платон кинулся к окну. Рама была выломана, отца в малухе и на дворе не было. Вернувшись к окну, Платон вгляделся и в лунном свете увидел на снегу следы босых ног… Они вели к заплоту, а от него – в поле.

Перепуганный Платон разбудил жену и соседей. Отвязали собаку и пустили ее по следу.

Иллариона Коршунова нашли верстах в двух от деревни, в покрытых куржаком кустах ивняка. Старик сидел на снегу, замерзший насмерть. Тело его, скрюченное и обледеневшее, с трудом разогнули, положили в сани и накрыли рогожей. Привезя домой, в избу тело заносить не стали: узнав о страшной смерти свекра, Настасья упала в обморок, и теперь возле нее хлопотала шептунья-знахарка.

Оттаяли замерзшее тело, обмыли и обрядили покойника в малухе.

Вскоре Настасье немного полегчало, но она не успокоилась и тогда, когда свекра уже похоронили.

Прошло сорок дней после похорон. Справив поминки, Настасья с ребятами стала проситься у Платона в Прядеину – хоть недельку погостить, повидать отца и брата.

После поминок денег у Платона почти не осталось, но, подумав немного, муж согласился: он нанялся отвезти на двух лошадях мясо в Тагил и заодно увидеть старых знакомых Коршунова, чтобы и попросить в долг денег. Когда собирались в дорогу, Платон сказал Настасье:

– Помнишь, мать, как мы договаривались, что ты попросишь взаймы у отца? Так попроси, не стесняйся своих-то… Мне бы хоть рублей сто для начала, в пай вступить, а если хорошо пойдет торговля, я бы эти деньги скоро выручил да и вернул долг.

В родительском доме Настасью встретили радушно, но денег взаймы не дали. Отец, чуть не плача, сказал, как бы оправдываясь:

– Не осуди, дочка, теперь они все у Петра, елпановские-то деньги…

Погостив неделю в Прядеиной, Настасья вернулась домой. Она только собиралась сказать мужу, что взаймы взять у своих не удалось, как Платон, словно прочитав ее мысли, сказал ей наедине:

– Я ведь предвидел, что так и будет. Ну да ладно, верно ведь говорят: кто едет, тот и правит. Бог с ними, пусть живут, как знают, и мы как-нибудь проживем. На готовое надеяться нечего, отец мой тоже все из ничего начинал.

Мальчишки гроздьями висят на деревьях: вот-вот должна проехать свадьба. "Едут!.. Едут!". Тут уж и взрослые прядеинцы выбегают из изб на дорогу – глядеть на свадебный поезд. А потом всем скопом торопятся в елпановский дом, где все готово к свадебной гульбе.

Свадьба – приметное событие для всей деревни, разговоров о ней хватает на целый год.

Когда Петр с Еленой во главе свадебного поезда въехали в Прядеину, весь народ высыпал на улицу. Шум, гам, крики, смех!

– Кума! Ты видела невесту-то? Я дак хорошо разглядела – старая да страшная, словом, тот же назём, только дальше везем! И обличьем на православную не похожа – чисто басурманка… Шибко богата, наверно, иначе нашто бы ее Петруха Елпанов взамуж взял?

– Вестимо, не из простых, – переговаривались в толпе. – Гляньте, одежа на ней какая добрая. А приданого-то – сколь возов! И без этого Елпановы в бедняках не ходили, а теперь уж их и рукой не достать: всю нашу деревню продадут и купят. Елпановы да Обухов теперь у нас самые богатеи.

– И везет же им всегда, Елпановым-то, – говорит один.

– Ну, не скажи – одного везения мало! – тут же возражает другой. – Вот сам посуди: утром мы еще спим, а Елпановы уж на заимку спозаранку едут – заимка-то дальняя, а пахать и там надо. Вот они уж сколько лет там пашут, целый хутор вырос…

Ворота елпановского подворья отворились, и свадебный поезд въехал на широкий двор. Жених и невеста вышли из кошевы. Невеста была в дорогой шубе-голландке с бобровым воротником и в оренбургской шали. На ногах – красивые бурочки* фабричной работы, подвенечное платье – как у знатной барыни, нежно-голубое, украшенное стеклярусом, на шее – золотое ожерелье с драгоценными камнями, а в ушах золотые же серьги. Когда невеста сняла шубу, собравшиеся стали гадать о ее возрасте: по лицу ей можно было дать лет тридцать, а по фигуре – не больше двадцати.

Невеста многим понравилась, но куда денешься от кумушек, гораздых позлословить?

– Че уж говорить: пень одень этак-то, и пень хорош будет! Мне бы в невестину-то пору да такую одежу – получше была бы этой крали-купчихи!

– Да на таку корчагу, как ты, подвенечное платье и не полезло бы, тебе вот гуменный мешок – в самый раз!

– А тебе завидно, ли че ли?! Мне Бог тела-то дал, а не тебе, дранощепине!

Посреди свадьбы разругались кумушки, того и гляди – в волоса одна другой вцепятся… Тут стоявший рядом мужик ткнул под бок особо ругливую куму и поднес ей к носу увесистый кулак.

– Да замолчите вы, окаянные! На улице не наругались, дак уж на свадьбе содом развели…

Желающих посмотреть на богатую свадьбу было много, их набилось столько, что они и званых гостей потеснили.

…Отшумела-отгуляла, отпела-отплясала в елпановском доме свадьба. После праздника настали будни. Елена, даром что выросла в богатом купеческом доме, оказалась работящей, она умела делать все.

Елпановская горница преобразилась. Из дома невесты привезли резную кровать, на стене с персидским ковром повесили дорогое английское ружьё. В посудном шкафу было множество посуды – деревянной, глиняной, стеклянной и даже фарфоровой. На стене горницы появилось большое зеркало – в то время зеркала считались редкостью и были только в барских и купеческих домах.