Мария Сосновских - Переселенцы

Старушка на гору не пошла; сон в следующую ночь повторился, но она и на следующий день не пошла. В третью ночь таинственный голос был подобен грому: "Иди, раба Божья Федосья, на юг и на восток до восхода солнца, и придешь ты к горе. Возьми икону с высокого дерева и помести ее в храм. Она явилась вашему народу, чтобы спасти его. Если ослушаешься – вся семья твоя погибнет, а дом сгорит".

Наутро разбудила Федосья внучонка Ванюшку, и пошли они вдвоем к Кекурской горке. Нашли одиноко стоящую ветвистую березу, а на ней – небольшую икону в дорогом окладе. Федосья велела Ванюшке влезть на дерево и снять икону, но икона тут же пропала с глаз, как будто ее и не было… Вернулись они домой ни с чем. На четвертую ночь Федосье таинственный голос велел идти за иконой одной – тайно, чтоб никто не видел, и в дороге не оглядываться. "А отрока Ивана с собой не бери, – внушал голос, – иди одна, и забудь все свои немоги…".

На этот раз Федосья исполнила все в точности. Без всякого труда, как когда-то в далеком детстве, старуха залезла на березу и сняла явленную чудотворную икону.

Среди верующего люда ходили слухи, что чудотворная икона явилась в отдаленной глухой деревне; другие судачили, что в самом Ирбите, но явилась не старушке Федосье, а отроку Ивану…

А пока на Кекурской горке начали строить часовню. С тех пор так и повелось – каждый год к девятой пятнице отовсюду стекался народ. Верующих год от года прибавлялось, и через несколько лет был заложен собор Параскевы-великомученицы.

– Видала, кума, Иван-то Елпанов – какой еще молодчик? А ему уж за семьдесят!

– Че удивляться? Елпанов, поди-ка, в детстве голодухи не хватил, как мы с тобой…

– И двух уж жен пережил!

– Ну, третью-то уж, поди, не переживет, особо если возьмет молодую, лет восемнадцати…

– А што бы ему не жениться на молодой? Куда богатство-то девать будет? Дашку он не очень-то любит – та в мать пошла, злая да вредная, зятя за нее в дом он брать не будет, взамуж отдаст. А Пиюшка скоро и так сама по себе иссохнет от злости да от жадности…

То-то удивились бы прядеинские кумушки, если бы узнали, что в их досужем разговоре под лузганье семечек они были прямо-таки провидицами!

…В ярмарку Пия выпросилась у свекра съездить в Ирбит. Хотя она бывала на Ирбитской ярмарке много раз, но и теперь торжище поразило ее шумом, гамом, звоном и многолюдьем. Перед поездкой Пия выпросила у свекра денег, чтобы купить Даше оренбургскую шаль, и теперь ходила между торговыми рядами, высматривая подходящую. Вдруг, откуда ни возьмись – старая цыганка. Пронзив Пию взглядом черных, потускневших от старости глаз, она привычно затараторила:

– Дай руку, милая! Погадаю я тебе – о том, что есть, что будет, всю правду скажу!

Пия протянула старухе ладонь.

– Много ты горя претерпела, милая! И при богатстве живешь, да бедная, и при больших деньгах, да без копейки…

У Пии захолонуло сердце – ведь правду говорит цыганка-то…

Вместе они отошли в сторону от торговых рядов.

– Позолоти мне ручку, милая, – продолжала тараторить цыганка. – Всю, как есть, правду скажу…

Пия достала пятак.

– Да Бог с тобой, милая! Пятак – какие же это деньги? Дай хоть гривенник, тогда погадаю…

Пия достала гривенник.

– Живешь ты, голубушка, с дочерью в богатом доме, мужа у тебя нет. Скоро услышишь вести нехорошие, огорчаться станешь… Но на сердце это не клади – тебе же хуже будет… Долгий век проживешь ты в богатом дому, но не хозяйкой и не работницей проживешь. Дочь выдашь замуж тоже в богатый дом… Позолоти еще ручку – скажу, от кого ждать неприятности и чего остерегаться…

– Да знаю я сама, кого и чего мне бояться-то надо! – почти закричала Пия и едва ли не бегом побежала от цыганки. Отдышавшись, она выбрала хорошую и сходную по цене оренбургскую шаль и стала думать, как дочь порадуется обнове. Но мысли ее то и дело возвращались к словам цыганки.

…Иван Петрович Елпанов стал всерьез думать о своей женитьбе. Снохе он решил пока ничего не говорить – знал, что та очень удивится, а уж выбор его не одобрит никак. Между тем Иван Петрович уж давно присмотрел невесту, молодую девушку, почти ровесницу своей внучки.

Тот погожий весенний день Елпанов запомнил навсегда.

Год был тяжелый, голодный, и в Прядеиной к богатым хозяевам потянулись наниматься работницы-пострадки. Сначала Елпанов, сидевший со снохой и внучкой за обеденным столом, принял двух вошедших в дом девок с котомками за нищенок, но те сказали, что пришли наниматься в работницы – на любую работу, хоть кирпич таскать, хоть куделю чистить – пока не подоспела сенокосная страда. Иван Петрович внимательно расссмотрел обеих. Та, что постарше, невысокая ростом, смуглая, сероглазая, с черными бровями и с такими же волосами, вся как сбитая, понравилась Елпанову сразу.

– Как вас звать-то, красавицы?

– Меня – Авдотьей, – сказала младшая, видно, бывшая побойчее.

– А меня – Мариной, – смущаясь, ответила другая.

– Вы сестры, што ли?

– Не, только из одной деревни… Из Вагановой мы.

– Отцы-матери есть?

Тут снова бойкая Дунька сказала и за себя, и за подружку:

– У меня отец да мачеха, а у Маринки – ни отца, ни матери, только брат женатый, крестный ее…

– Ну што мне с вами делать, красны девицы? – усмехнулся Елпанов, – будь по-вашему, придется уж брать вас в работницы, хоть и не ко времени пришли. Разболокайтесь* да садитесь обедать с нами, а там обмозгуем, куда вас определить…

За обедом Иван Петрович сказал:

– До сенокоса еще далеко; на разных работах будете… Может, на заимку вас отвезу – скот пасти, коров доить. Да огород обихаживать, холсты ткать… Умеете ли ткать-то?

– Умеем-умеем, батюшка Иван Петрович! Всему научены – не первый год в строках по чужим людям живем!

– Ладно, нито на заимку я вас и отвезу!

– Мы согласные, мы не хуже кого другого робим!

– Ишь ты, егоза! На язык-то ты остра, Овдотья, тебе, однако, палец в рот не клади – враз откусишь! Не то што твоя товарка…

Марина опять покраснела до корней волос.

– Ну, девчата! Вот вам пока работа, – кивнул хозяин на большую кучу дров. – Тут много, до вечера вам не сложить; кладите, которы полегче, а тяжелые пусть лежат пока – мужики потом сложат!

И Елпанов зашагал к кузнице. Подружки таскали и складывали в поленницы дрова до самого вечера.

– Ну, девицы красны, на сегодня хватит! Идите ужинайте и отдыхайте, а завтра спозаранку на заимку поедем, – подошел к работницам Елпанов.

Пока те умывались в кадке у колодца, он разглядывал большущие поленницы и про себя дивился: "Эк ведь, сколь за полдня сделали, натужно старались… Видно, и впрямь добры работницы! А может, вид делают спервоначалу-то? Да нет, пожалуй… По строкам сноровку-то и не захочешь, а наживешь! Надо будет им новые обутки сделать да одежонку кое-какую – пусть на заимке коров да телят пасут.