Сара Дюнан - Жизнь венецианского карлика

— Ах! Сколько поэзии, Фьямметта! И это говорит женщина, которая презирает шлюх-сочинительниц. Может быть, ты переведешь мне все это на понятный язык?

Она смеется:

— А, все это пустяки! Так, женская болтовня. И, как честная женщина, я уверена, что, даже если он нас действительно слышал, он проявит достаточно скромности, чтобы потом ничем не показать, что слышал наш разговор. Правда, Бучино? — И тут она слегка повышает голос.

Я набираю в грудь побольше воздуха, задерживаю дыхание и затем медленно, медленно, медленно выдыхаю.

Острый запах пряного соуса Мауро для вареного угря. Я встаю, а комната остается неподвижной. Теперь даже сквозь толстое стекло окна в моем кабинете мое ухо способно отличить птичью трель и от хруста ветки, и от плеска воды. Вот она, радость жизни в мире, где больше нет боли. А еще я замечаю, какой ощутимый беспорядок воцарился в доме, пока я лежал без чувств.

Увы, у нас нет времени праздновать мое выздоровление, потому что оно совпадает с самой суматошной порой. На нынешней неделе совершается главный обряд вознесенских праздников — Сенса, когда все венецианское правительство торжественно выплывает на большой золоченой ладье на середину лагуны, и там сам дож, облаченный в золотую парчу, бросает в пучину обручальное кольцо, сочетая браком город с морем (ну-ка, угадайте, кто — жених, а кто — покорная невеста?). Этот обряд призван закрепить могущество Венеции на морях еще на год. Разве после этого можно поверить, что Константинополь таит больше чудес, чем Венеция?

От суматохи, предшествующей этой церемонии, и от кипучей ярмарки, которая ей сопутствует, город, кажется, трещит по швам, но в этом году — в этом году нам повезло вдвойне. Ибо наша особь из правящего воронья, Лоредан, раскаялся в своей безграничной чванности и пообещал моей госпоже место на одной из барж, сопровождающих процессию. Это столь неслыханная почесть, что весь дом теперь стоит на ушах, у нас толкутся портные с платьями, башмачники с туфлями, парфюмеры с духами — словом, это настоящая кухня красоты, где нашу маленькую золотую лодочку готовят к торжественному выходу в море.

Марчелло и Габриэлла готовы в любую минуту откликнуться на мой зов, а Мауро так долго стоит у печи, что, боюсь, запах его пота станет одной из приправ к блюдам. Впрочем, я не жалуюсь, нет. Ведь с тех пор, как я заболел, кормят меня даже лучше, чем клиентов. А моя госпожа… Не знаю, убедило ли ее мое ровное дыхание в том, что я сплю, или нет, но с тех пор мы больше не спорили, не лезли друг другу в душу и не просили прощения. Зато мы снова партнеры и исцеляем друг друга лучшим доступным нам средством — дружно делаем все для того, чтобы в доме звучала музыка всеобщего согласия.

Это не значит, что она не печалится, ее меланхолия заметна любому, кто знает ее достаточно хорошо. Через несколько недель влюбленный щенок должен отплыть из Венеции. Он стал приходить реже (впрочем, про ночные визиты мне ничего не известно, потому что после болезни я стал спать как убитый), а в те вечера, когда мы его ожидаем, я стараюсь, если возможно, отпустить слуг, чтобы парочка могла побыть наедине. Мы оба понимаем, что после его отъезда Фьямметта будет остро ощущать боль разлуки, да и он сам, подозреваю, тоже, ибо чаще всего подобная страсть обоюдна. Но мы позаботимся об этой боли, когда она придет. Мы ведь теперь примирились с моей госпожой n сейчас целиком поглощены ее предстоящим морским выездом и всем, что с ним сопряжено.

Во всей приготовительной суматохе не видно лишь одного человека — Коряги. Она не приходила к нам с той самой ночи, когда я, проснувшись, увидел ее возле своей постели. Когда стало ясно, что я пошел на поправку, она оставила свои масла и лекарства у Габриэллы, чтобы та продолжала ухаживать за мной, а сама исчезла на рассвете, и с тех пор никто о ней ничего не слышал. Несмотря на всеобщую суету, без нее в доме словно чего-то недостает. Порой ночью, смыкая глаза, я мысленно слышу ее голос, как будто он остался у меня внутри, и, вспоминая ее заботу, начинаю дрожать от волнения. Сейчас моя госпожа с удовольствием прибегла бы к ее уходу и снадобьям, но Коряга, по-видимому, слишком занята, чтобы навещать нас. Когда люди в Венеции заканчивают работать, то занимаются любовными делами, а тем, кого она не готовит к браку, вскоре может понадобиться ее помощь, чтобы избавиться от нежеланного ребенка. Но я теперь прекрасно знаю, что именно она спасла мне жизнь, и, где бы она ни была, я не собираюсь забывать о том, что всем ей обязан.

Утро перед обрядом Сенсы. Все домочадцы и добрая половина округи собирается посмотреть, как мы с госпожой взойдем на нашу лодку, празднично украшенную по такому случаю. Марчелло гладко и ловко ведет гондолу по Большому каналу, запруженному лодками, чтобы высадить нас у края южных доков, откуда нам предстоит дойти пешком до главной плавучей пристани вблизи Сан-Марко.

Этот путь я неоднократно проделывал и раньше, когда солнце едва-едва всходило над объятым сном городом, и воздух словно застывал в благоговении. Миновав долгий изгиб Большого канала и поравнявшись с Дворцом дожей, в первую очередь с воды видишь большие Столпы правосудия, вырастающие, точно высокие мачты, из утреннего тумана. И чаще всего, подплыв ближе, замечаешь между ними изувеченный труп какого-нибудь преступника, оставленный на виселице в назидание горожанам. И от этой унылой картины веет таким ужасом, что я давно уже представляю себе эти столпы вратами в ад, куда все мы когда-нибудь войдем молчаливыми плотными рядами, чтобы исчезнуть в клубящейся мгле.

Только сегодня этот ад преобразился в рай. Месса окончена, и все всходят на корабли и лодки. Те самые столпы увиты лентами, а вокруг них разыгрывается нечто вроде сцены о втором пришествии: праведники возглавляют шествие, облекшись славой Господней и — что важнее — в лучшие венецианские ткани. Золота здесь больше, чем на любом запрестольном образе, какие мне случалось видеть. Даже женщинам разрешается участвовать в этом представлении, и тут привычная скромность сменяется небывалой показной роскошью. Их платья стелются по земле шелково-бархатным морем, так что само солнце, похоже, приходит в замешательство, не зная, куда светить больше, потому что поймать его спешат и бесчисленные золотые нити в парчовых нарядах, и тысячи ожерелий, перстней, цепочек и серег с драгоценными каменьями.

Золотая галера стоит на якоре посреди вод, уже приняв на себя груз — стаю воронья в черных мантиях, отороченных горностаевым мехом, и иноземных сановников. Баржи со зрителями быстро заполняются. Чтобы попасть на причал, где происходит посадка, нужно, чтобы твое имя значилось в особых списках приглашенных. И здесь мое путешествие заканчивается. Уже шагнув в толпу, Фьямметта оборачивается ко мне: