Юзеф Крашевский - С престола в монастырь (Любони)

— Князю мил тот, от которого пахнет изменою, — вмешался другой старик. — В кумирню не приходит за предсказаниями; отправляется ли в поход, с нами не советуется… И много лет уже он не приносил в жертву богам ни одного раба.

— Пусть Боян скажет, — проговорил третий старик, — бывают ли князь или сестра его в священной роще для поклонения богам или приносят ли когда-либо им жертву… никогда!..

— Да, сделают то же самое, что в Чехии… разрушат кумирни… истребят священные рощи… и тогда распространится господство немцев! — воскликнул один из присутствующих.

— Не бывать этому! — произнес кто-то громовым голосом. — Не так легко сдастся народ… сумеет постоять за своих богов… Смотрим мы за князем… Стогнев, который не отступает от него ни на шаг, первый восстанет против князя… К крестьянам присоединятся другие князья… сделают с ним, что с Лешками… Найдем другого правителя.

— Войско у него в руках.

— Бояться нечего, — послышался ответ, — войско не пойдет с ним на нас…

Гул голосов все больше и больше усиливался.

— Как только заметят измену, убьют его… — раздался чей-то голос.

— А как же Сыдбор? — спросил кто-то.

— Этот… раб князя, сделает, что прикажут, — послышался ответ.

— К чему нам нужен Сыдбор?… Есть у нас другие…

И начали перечислять фамилии кандидатов на княжеский трон. Были между ними жупаны и крестьяне. Некоторых только запомнил В ласт.

Сидевший на камне называл тех, в ком был уверен.

— Завист, Надек, Сулин, Станец, Родощ, Бесиор, Сулента… Вдруг кто-то около Власта произнес:

— Любонь…

— Нет, — запротестовал другой, — Любонь у князя ноги лижет. Поднялся шум, и все начали спорить. Кто-то заподозрил и Сто-

гнева в измене, другие защищали его, говоря, что он остался верен старой религии и готов убить князя собственными руками, если тот побратается с немцами и примет христианство.

Долго продолжались споры, и шум становился все больше, пока кто-то не затянул песню, тотчас подхваченную остальными.

И как будто забыли, что собрались сюда не для песен, а для совещаний.

Власт не хотел и не мог дольше слушать, с него было довольно и того, что он узнал. Поэтому он пошел обратно и, сев на коня, поехал прямо, не зная, куда следовало направиться. Ночь была звездная, но темная; лошадь, инстинктивно ища получше дорогу, вышла на большую поляну. Потеряв надежду добраться ночью до Познани, Власт решил переночевать на поляне, как вдруг заметил как бы силуэт человека. Власт окликнул. Человек остановился.

Приблизившись, юноша увидел старца, опиравшегося на палку, по-видимому, это был один из стариков, возвращавшихся с совещаний в свою хату. Власт подошел к нему и попросил указать дорогу.

Старик взглянул на юношу, указал, в каком направлении находится город, сказав:

— И я туда направляюсь. Лес скоро кончится, а там скоро увидите и город.

На вопрос, откуда он едет, Власт ответил, что из Красногоры, и, не зная дороги, заблудился, а в городе необходимо ему быть еще до рассвета.

— Что же, вы не здешний? — спросил старый, идя рядом с Властом.

— Нет, я здешний, — ответил Власт, — но долго здесь не был.

— В сражениях бывали?

— Нет, — ответил юноша, — я в неволе у немцев был.

— Собачьи сыны!.. — проворчал старик. — Всех нас заберут и наденут хомуты… Поработили наших братьев, живших по Лабе и Соре, разрушили капища, вырубили священные рощи… Изменили нам наши князья и пристали к врагам… старшины предали нас… но мы отомстим им… Мы глотаем теперь слезы, а они будут глотать свою кровь.

Старик умолк на минуту, а затем начал что-то бормотать про себя, кого-то проклиная, а так как Власт ничего не отвечал, старик совсем умолк.

Теперь Власт имел понятие о том, каково настроение народа по отношению к князю, и как поляки относятся к новой вере.

Выйдя из леса, Власт увидел вдали над Цыбиной, там и сям, огоньки.

— Поезжайте поскорее, — посоветовал старик, — вы торопитесь, а я пойду медленно… скучно молодому идти со стариком…

И, опустив голову, он указал юноше тропинку, ведущую в город. Власт пришпорил коня, понесся к замку и вскоре очутился у окопов, где у костров отдыхала стража.

У ворот его никто не задержал, и он свободно въехал в замок. Здесь он, забрав свои мешки и, расседлав лошадь, поспешил к отцу Гавриилу.

Был теплый летний вечер, но уже чувствовалось в воздухе какое-то осеннее дыхание. Прошли июльские знойные дни, и ночи стали холоднее, а листья на деревьях, сожженные летним солнцем, казалось, опять стали принимать нежно-зеленую окраску.

В освещении заходящего солнца Прага с окрестностями и ее замок на Градчине с прекрасной Велтавой и массой садов производили чарующее впечатление.

Как раз напротив города группа вооруженных и пышно одетых воинов остановилась для отдыха в роще на берегу реки.

По усталым лошадям и запыленной одежде видно было, что эти люди приехали сюда издалека. Желая немного отдохнуть, они сошли с лошадей и прилегли на траве.

Чтобы оправиться, они нарочно выбрали это уединенное место над рекою.

Но несмотря на то, что все запылились и устали с дороги, кортеж имел в общем очень пышный вид. Молодежь, составлявшая свиту князя, была красива и сильна. У всех у них были прекрасные лошади, покрытые чудными попонами из тонкого сукна, кафтаны и богатая сбруя, дорогое одинаковое вооружение. Число людей, составлявших свиту вельможи, который в это время отдыхал под деревом, свидетельствовало о его знатности. И действительно в дороге все оказывали ему княжеские почести.

Слуги распрягали лошадей и вынимали из вьюков нужные вещи, а молодежь разбрелась по лесу, наслаждаясь прохладой.

Кортеж, остановившийся здесь на отдых, принадлежал князю Мешку, сыну Земомысла.

В состав его свиты входили Доброслав Виотский, Власт, сын Любоня, и старый отец Гавриил, которые все время держались все вместе, и, кроме них, никто не знал, куда направляется князь. Возможно, что и Стогнев догадывался о цели путешествия.

Проводником был Доброслав, прекрасно изучивший дорогу в Прагу. Он их вел по горам и лесам, по берегам Лабы и Велтавы, не останавливаясь в селениях. По возможности, они избегали встреч с кочующими сербами и немцами и разными разбойничьими шайками. Они делали это не из трусости, так как все они были храбры и прекрасно вооружены, а просто из нежелания обращать на себя внимание.

Когда они очутились на Чешской земле, тогда могли уже идти без особых предосторожностей, так как князь Болько был предупрежден о визите Мешка… Болеслав был рад сближению… И Полянский, и чешский князья много ожидали друг от друга; каждый, кажется, мечтал подчинить себе другого, особенно Болеслав Лютый, который считал себя гораздо сильнее, так как имел поддержку у императора, а поэтому думал воспользоваться этим визитом и подчинить себе Мешка. Победа, одержанная над венграми, окончательно вскружила ему голову, а подчинение императору он считал временным, полагая, что от этой зависимости он мог освободиться, когда только захотел бы и при содействии того же полянского князя.