Юзеф Крашевский - С престола в монастырь (Любони)

— Выдайте за меня вашу дочь, — проговорил Мешко, смеясь. — Возьму ее!

Болеслав поморщился.

— Против ее воли не выдам, а если сама захочет, то как знать? У вас там их ведь несколько, пришлось бы вам выгнать их всех прочь.

— И ничуть я их жалеть не буду.

Оба замолкли, чешский князь ничего не возразил. Мешко приободрился. Вино лилось рекой, и беседа за столами становилась все оживленнее, веселый смех доносился со всех концов горницы.

Говорили о войнах и многочисленных сражениях, в которых почти все присутствующие принимали участие, о разных приключениях на охоте, о лошадях, и чешская молодежь, желая пощеголять своей ловкостью и изяществом в разных военных забавах, вызывала полян померяться с ними на состязании, назначенном на следующее утро. Стогнев и полянская молодежь не отказывались.

Беседа продолжилась еще долго за полночь, и хотя и князь Болеслав и Мешко все время думали о сватовстве, но больше об этом не было сказано ни слова. Брошенные случайно слова казались забытыми.

В конце концов, когда обед был кончен и женщины незаметно исчезли из горницы, Болеслав после последнего бокала вина встал со своего места и приказал своему сыну повести Мешко в приготовленные для него покои.

Прием, устроенный князю Мешко в первый день его приезда, мог показаться ему совсем скромным в сравнении с тем, что он увидел на следующий день. Зная, что Мешко не думает долго гостить в замке, старый князь хлопотал о том, чтобы принять полянина с возможной пышностью, и был не прочь ошеломить его своей властью, богатством и гостеприимством. Мешко, со своей стороны, был занят только одной мыслью: довести начатое дело до конца.

Он решил во что бы то ни стало добиться руки молодой княжны. Доброслав должен был по этому поводу вести переговоры со старым князем, к которому он и отправился в тот же вечер.

Догадывался ли князь или знал верно, с чем пришел Доброслав, но только перевел разговор на другое, и, извиняясь утомлением, отослал его до следующего дня.

Рано утром князь позвал к себе духовника, благочестивого Про-копия. Этот священник не занимал никакого положения в духовной иерархии. Он совершенно отрекся от личной жизни, посвящая себя исключительно обращению язычников и руководя новообращенными. Жил он в замке в крохотной келье и вел образ жизни аскета. Неутомимо истреблял он в Чехии остатки старой веры, наставляя и обращая самых закоренелых язычников. Не делая никакого исключения, он указывал им всем их скверные поступки, не стесняясь даже громить в своих речах, в случае надобности, и старого князя.

И гордого Болеслава, перед которым все дрожали, священник Прокопий заставлял выслушивать самую горькую правду и считаться с его мнением. Не раз приходилось князю унижаться перед скромным духовником. Прокопий обыкновенно носил платье из простого и толстого сукна и деревенские сапоги. Лицо у него было исхудалое, загоревшее, волосы преждевременно поседели. Спокойствие душевное и равновесие его никогда не покидали.

В вышеупомянутое утро Прокопий, узнав, что его желал видеть князь, немедленно к нему явился.

— Отец мой, — обратился к нему князь, — нуждаюсь в вашем совете.

Духовник молча наклонил голову, продолжая слушать.

— Вам ведь известно, кто гостит теперь в моем доме?

— Язычник, упорствующий во грехе.

— Да, вы действительно правду сказали… Но не думаете ли вы, что было бы большой заслугой с моей стороны и со стороны всего моего рода, если бы через нас он и народ его приняли святую веру Христову?

— Да поможет этому милосердный Бог! — воскликнул отец Прокопий, складывая руки, как к молитве, и впиваясь глазами в старого князя…

— Мешко просит руки Дубравки…

— Вместе с крещением…

— Он не отказывается… но раньше должен подготовить к этому свой народ… Как быть? Отдать ему дочь?

— Если через нее прольется на страну свет и спасение народа, ведь не пожалеете вы Богу посвятить вашу дочь? Отдали уже одного сына и дочь… пожертвуйте другой, и простит Он вам ваши грехи…

— Больно заставлять дитя против ее воли, — проговорил князь. — Одно остается мне!.. Единственное средство!.. Идите, отец мой, приготовьте ее, просветите ее, а когда вам наконец удастся это сделать, пришлите ее ко мне.

Священник тотчас ушел исполнять поручение.

Оставшись один в своей опочивальне, князь подошел к окну, откуда виден был большой замковый двор, на котором теперь происходили разные забавы. В этот момент молодежь как раз бегала с копьями взапуски. В забавах принимали участие князь Мешко и наследник Болько.

Это напомнило старому князю кровавое утро в день святых Дамиана и Козьмы, когда тридцать лет тому назад набожный Вячеслав тоже на заре устраивал подобные игры в последний раз… Болеслав вздрогнул… Покаяние, жертвы, глубокое сознание преступления — все это не могло успокоить его совести, и страшная картина, казалось, навеки запечатлелась в его памяти. Слезы полились у него из глаз, и он болезненно сжал руки. Дрожащими устами он начал шептать молитву. Все остальное, происходившее перед его глазами, его больше уже не интересовало. И хотя он продолжал еще смотреть во двор, но ничего уже не видел.

Он не отдавал себе отчета в том, сколько времени прошло с того времени, когда ушел Прокопий, как вдруг дверь в опочивальню распахнулась, вошла Дубравка, одетая в роскошное платье, вся в лентах, кольцах, серьгах, жизнерадостная, с веселой улыбкой на прекрасном личике, целуя протянутую к ней отцовскую руку.

Старый князь с удивлением и почти со страхом посмотрел на счастливую дочь, предполагая, что Прокопий не исполнил поручения и не предупредил ее о том, о чем ему теперь придется с ней говорить.

Княжна с улыбкой смотрела на отца.

— Дубпавка, — обратился к ней князь, — а отец Прокопий был у вас?

— Только что расстались с ним, милостивейший князь и отец мой!

— Разговаривал с вами?…

Дубравка вся зарделась, опуская глаза, но моментально подняла их на отца.

— Говорил…

— Ну и как же? Охотно ли понесете крест среди язычников? — спросил он дрожащим голосом.

— Охотно… Да, с охотой! — воскликнула Дубравка. — Чувствую, что это мое призвание!..

— И ничего не боишься?

— Ох, ничуть! — смеясь, проговорила Дубравка. — У меня хватит сил! Князь Мешко не кажется мне страшным…

Болеслав, видя, с каким легким сердцем его дочь собиралась бросить родительский дом, расстаться с родными и стариком-отцом и следовать за чужим человеком в незнакомые ей края, испугался и взгрустнул.

— И не жаль тебе Градчина и Праги, — тихо прошептал он, — и меня старого отца, и сестры, и брата?…

— Ох, жаль, страшно жаль!.. — поспешила ответить девушка. — Но разве не учили нас, что женщина должна следовать за мужем?… Я не создана для монастыря, как Млада… Я люблю иную жизнь… и тишина мне в тягость…