Юзеф Крашевский - Два света

В минуту такого раздумья матери вошел старик Юноша и еще на пороге прервал хозяйку своим обычным приветствием:

— Благословен Христос Бог!

— Ах, это вы, пане граф! — в испуге воскликнула Дробицкая, вскочив с места.

— Я, покорнейший ваш слуга, но вы могли бы ответить мне: вовеки веков, аминь! [2] Note2 Старинное приветствие, до сих пор еще обыкновенное у простого народа в Польше, при входе в дом и при встречах на дороге. Это обратит милость Божию на ваш дом.

— Во веки веков! — с покорностью повторила Дробицкая.

Проницательный старик сразу заметил по лицу хозяйки, что она была расстроена.

— А где Алексей? — спросил он.

Мать прослезилась… Граф в первый раз не застал Алексея дома, но он не мог быть и в поле, потому что день был праздничный…

— Ах, лучше не спрашивайте, пане граф! — отвечала Дробицкая.

— Да что такое? Что с ним сталось? — спросил опять граф, садясь на место и высекая огонь. — Что это значит? Я не понимаю…

— Попущение Божие, наказание! — воскликнула хозяйка, не имея ни возможности, ни охоты притворяться. — Он встретился с этим Юлианом Карлинским, теперь затащили его в Карлин, вот третий день сидит у них, я уверена, что там совсем испортят его…

— Да, вы приготовьтесь к этому, — произнес граф, пуская клуб дыма. — Я хорошо знаю людей, этот приманчивый свет портит и одуряет… Нынешним молокососам грезится, что там они найдут других людей, созданных из чистейшей глины… Впрочем, смолоду человек всегда мечтает, сравнивает окружающих людей с теми, каких создал в своем воображении, и так как они оказываются малорослы, худощавы и не подходят под его мерку, то он взбирается выше в надежде найти там великанов либо ангелов.

— Но, пане граф, — отвечала Дробицкая с наивностью, — ведь на Алексее основано все наше благополучие: пока он здесь, мы еще кое-как держимся… У нас ничтожное состояние, если б не его голова, мы давно терпели бы нужду, что же будем мы делать без него? А дело ясное, что придется потерять его…

— Позвольте сказать вам, что нельзя и думать на веки закабалить его в Жербах…

— А разве в другом месте ему будет лучше?

— Лучше не лучше, а все-таки нечто другое, иногда и этого хочется человеку. Притом он здесь умнее всех, взбирается мыслями очень высоко… Если дали ему крылья, так позвольте летать…

— Но что же я, несчастная, буду без него делать? — воскликнула Дробицкая, ломая руки.

— Ведь у вас еще есть три сына?

— Да, есть, мальчишки хорошие, — перебила мать с чувством, — но ни один из них не вышел в Алексея и не сумеет сделать то, что делает он…

Дробицкая расплакалась и отирала слезы передником. Граф глядел на нее и курил трубку, наконец и его лицо так же сморщилось, и он глубоко задумался.

— Тут слезы ничего не помогут, — проговорил он тихим голосом. — Но в чем, однако, дело? Давно он там? Разве он уж все бросил, оставил и забыл вас?

— О, нет! — живо перебила мать. — До этого еще не дошло, но я чувствую, что непременно так будет… Никогда не случалось, чтобы он сразу три дня провел в гостях… теперь же как поехал, забыл Жербы и только прислал известие, что его задержали… Когда воротится, я не удержусь от выговора, а это еще больше оттолкнет его от дома…

Хозяйка махнула рукой и прибавила тихим голосом:

— Да будет воля Божия! Оставлю у себя Яна… он довольно умен. На что еще учиться в школах? Пожалуй, и ему вскружат голову… пусть-ка лучше сидит дома… Но все-таки он не Алексей.

— Этак, право, будет гораздо лучше, — подтвердил граф. — Алексею дайте маленькую свободу, пусть попрыгает на воле, поверьте, потом он воротится под родной кров. Ян уже тоже подрастает, постепенно привыкнет к работе и, верно, никогда не покинет вас…

— Все же это не Алексей! — шепотом повторяла Дробицкая.

— Для домашнего хозяйства он может быть гораздо лучше Алексея, — рассмеялся старик. — Уж поверьте мне, опытному старику, что из таких людей, как старший сын ваш, никогда не выйдет хозяина… он всегда будет вздыхать, а у Яна по глазам видно, что деревенская жизнь ему по вкусу.

— Да, у него есть охота! — произнесла Дробицкая. — Мальчик неглупый, ловкий, проворный, но все-таки не Алексей!

Хозяйка опять вздохнула…

Но в самый момент этих рассуждений и жалоб вдруг приехал Алексей. Увидя возок и Парфена, мать вся вспыхнула, хотела бежать на встречу, но остановилась на пороге и взглянула на графа.

— Кажется, я буду мешать вам, — сказал граф, — я хорошо понимаю ваше положение… Но, с другой стороны, может быть, и лучше будет, если буря разразится при постороннем…

При этих словах вошел в комнату покрытый румянцем и с выражением замешательства Алексей, поцеловал руку матери и, притворяясь веселым, обратился к графу. Мать остановила на нем взор, полный упреков.

— Отчего ты так долго гостил там? — спросил граф.

— Не хотели пустить меня, — пробормотал Алексей.

— И, вероятно, употребили насилие, — подтвердил граф, — но это, надеюсь, было une douce violence… И вам понравилось в Карлине?

— Мы были также в Шуре, — сказал Алексей, уклоняясь от ответа.

— И праздновали именины панны Анны? — подхватил граф, выдувая трубку.

— Были и именины!

Любившая всегда поговорить и не жалевшая слов Дробицкая, против обыкновения, грозно молчала. Алексей предчувствовал, что таилось под этим молчанием. Граф случился здесь очень кстати, потому что мать не могла при нем разразиться гневом, и раздражение ее постепенно проходило, не обнаруживаясь. Однако через несколько времени мать, покачала головой и воскликнула с горячностью:

— Вы там пировали, ездили, гуляли, смеялись, говорили разный вздор, а домашнее хозяйство убирайся к черту…

— Эти дни все были праздники, — проговорил Алексей.

— А разве в праздники хозяин не нужен дома? — спросила мать. — Толкуй себе на здоровье… Глупость уж сделана…

— Милая маменька, простите меня! — воскликнул Алексей, подходя к матери и желая поцеловать ее руку. Но Дробицкая, забыв, что Юноша сидит в ее доме, сердито отняла свою руку и начала говорить сыну:

— Не в чем мне прощать тебя! Как постелешь себе, так и будешь спать. Я предостерегала тебя, пока могла, но мои советы тебе нипочем… Уж я не буду виновата, если ты погубишь себя, а мы и без тебя обойдемся.

— Но, милая маменька!..

— Милая? — отвечала Дробицкая. — Там у тебя есть люди милее нас. Но помни… нельзя служить двум господам… Я полагала, что ты не потеряешь ума, теперь вижу, что уж нельзя надеяться на тебя… Пусть же, по крайней мере, мы не погибнем по твоей вине.

Алексей стал в совершенный тупик и не мог понять, на что намекает мать.

— Ты хорошо знаешь меня, — прибавила Дробицкая важным тоном, — я не говорю попусту… С тех пор, как понравился тебе этот Карлин, я считаю тебя потерянным… Ян не пойдет в школу, я оставлю его заведовать хозяйством, а тебе даю полную свободу, делай, что хочешь, и хоть всегда сиди в Карлине, не скажу ни слова.