Юзеф Крашевский - Два света

— Мысль прекрасная, только жаль, что невозможно осуществить ее.

— Почему?

— По многим причинам… Во-первых, подобно мне, он только по необходимости хозяин, а в душе поэт…

— Однако он исполняет свои обязанности благоразумно и честно.

— Правда, исполняет, но ради матери и братьев, а это другое дело.

— То, что он приобретает дома, мы легко и даже с прибавкой можем доставить ему здесь, в случае надобности, мы, я и дядя Атаназий, сложимся и дадим ему хорошее жалованье. После этого найдет ли он причину не принять здесь должности управителя и по дружбе к тебе, и для поправки своих собственных обстоятельств?

Разговор этот с некоторыми промежутками продолжался до приезда Алексея, который нашел всех в комнате Юлиана. Через минуту пришла Анна и поздоровалась с ним, как с приятелем. Президент проводил ее назад и оставил друзей наедине.

— Ну, теперь к делу! — воскликнул Юлиан, подавая Алексею руку. — Но прежде всего, дай мне дружеское слово не сердиться на меня ни в каком случае.

— Я слишком уверен в доброте твоего сердца, — произнес Дробицкий, — а от доброго сердца я все приму с благодарностью: говори смело!

— Но если я потребую от тебя большой жертвы?

Алексей улыбнулся, пожал плечами и вдруг покраснел, потому что ему пришла на мысль Анна.

— Что же это значит? — спросил он. — Право, не могу понять…

— Милый Алексей, бесценный Алексей! — продолжал Юлиан. — Сделай милость, только пойми меня хорошенько… я требую твоей помощи в хозяйстве и домашнем управлении. Не желая огорчать меня, президент ничего не говорит прямо, но я уже сам вижу, что не могу управлять имением. Кажется, по моей вине мы понесли значительные убытки… два срока платежа в банк пропущены, проценты увеличиваются, в некоторых фольварках хозяйство совершенно заброшено… спаси нас, друг!.. Я знаю, что слишком многого требую у тебя, прося взять на себя эту тяжесть… но я не хочу обременять тебя даром…

Юлиан взглянул на друга, лицо которого покрылось ярким румянцем. Впрочем, Алексей принял сделанное предложение гораздо лучше, нежели надеялся Карлинский.

— Поверь, милый Юлиан, я очень рад быть вам полезным и тем доказать тебе дружбу мою, — возразил Алексей, подумав минуту. — Но обсуди сам, чего требуешь ты от меня? Могу ли я располагать собою, имея мать и трех братьев? Прежде всего, я обязан трудиться для них…

— Во-первых, — перебил Юлиан, — Жербы так близко от Карлина, что ты почти не расстанешься с ними, я подумал об этом. Во-вторых, что можешь ты заработать там самыми усиленными трудами? Мы гораздо больше можем дать тебе. Здесь ты можешь быть во сто крат полезнее и для нас и для своего семейства.

Слезы показались на глазах Алексея.

— О, ты требуешь от меня, милый Юлиан, несравненно большей жертвы, нежели воображаешь! Теперь хоть общественное положение разделяет нас, мы еще друзья, еще равны друг другу в минуты воспоминаний и сердечных излияний, но тогда… Что станется с нашею дружбою? И ее придется принести в жертву… Ведь я буду только твоим слугой.

Юлиан вспыхнул и проговорил:

— Ты не понял меня…

— О, нет, я верю в твое сердце, но гораздо более знаю людей и свет… Есть положения, которым человек противиться не может, есть права столь великие, что нет возможности освободиться от них…

Алексей задумался и, спустя минуту, прибавил:

— Я вовсе не верю в судьбу и предназначение, но в настоящем случае, кажется, есть какая-то необходимость, невидимая сила, устраивающая наши обстоятельства: напрасно я стал бы противиться ей. Ты еще не знаешь, что маменька, уже не полагаясь на меня столько, сколько полагалась прежде, хочет меня выделить, дает мне совершенную свободу…

— Значит, ты независим?

— Совершенно независим, но не думаю, чтобы я был способен к назначаемой теперь роли: заведовать маленьким хозяйством или управлять имением — большая разница: в последнем случае и труды другие, и метода совершенно иная: едва ли могу я исполнить предлагаемую обязанность…

— По крайней мере, ты исполнишь ее гораздо лучше меня. Президент и Анна так думают.

— Как? Это они внушили тебе этот план?

— Да, — отвечал Юлиан.

Алексею сделалось невыразимо грустно, но, с другой стороны, ему улыбалась надежда постоянно жить в Карлине, и эта мысль преодолела все прочие расчеты. Молодой человек забыл, что, принимая роль слуги, он ставил вечную и непреоборимую преграду между собою и своим идеалом, уже и без того отделенным от него целым светом.

— Делай со мной, что хочешь! — воскликнул он. — Только помни, чтобы впоследствии не пришлось тебе жалеть об этом!

Юлиан бросился к нему на шею.

Итак, все устроилось по желанию Карлинских, притом так легко, как нельзя было даже надеяться. Но Алексею предстояло еще трудное дело — сказать о своих намерениях матери. Сам он не смел сделать этого. Зная, что старик Юноша имел на нее некоторое влияние, что за добровольное отречение графа от аристократизма мать любила и охотно слушалась его, Алексей решился съездить в Надаржин и возвратиться в Жербы вместе с графом, чтобы иметь себе в нем защитника. С искренним чувством поблагодарили Алексея в Карлине, Анна подала ему свою ручку, торжествующий президент не скрывал своего удовольствия. Юлиан чувствовал, что тяжелое бремя свалилось с плеч его. Мелочных условий не было. Алексею оставалось только переговорить с матерью… Прямо оттуда, миновав Жербы, отправился он в Надаржин: так называлась дача, где поселился старый чудак. Она была расположена на окраине лесов, принадлежавших к Перевертовскому имению дочери графа. Старик всегда ходил оттуда в Жербы пешком, потому что дорога была близкая, хоть очень дурная. Юноша сам избрал для себя Надаржин и застроил его. Дача находилась на окраине огромного великолепного леса. Невдалеке текла речка, местность была довольно возвышенная, оттененная вокруг лесами, — и среди столетних дубов стояла хата графа — иначе трудно было назвать ее. Хозяин строил ее по собственному плану и даже частью собственными руками из толстых сосновых бревен, покрыл соломой и окружил пристройками и садом. Главную фантазию старика составляло то, чтобы довольствоваться самым необходимым и вести жизнь самую простую. По этой причине он добровольно отказался от всех удобств и удовольствий. Две коровы, несколько овец, около десятка домашних птиц составляли все его имущество, а дворню — одна женщина, девочка в помощь ей, да один парень. Все они одевались и жили по-крестьянски. Хата отличалась красивой постройкой, обширностью и чистотой, но по внутреннему расположению немногим разнилась от простых крестьянских домов. Налево была изба графа с чуланом, направо кухня и изба для прислуги, в сенях ходили куры, хорошо откормленный поросенок, несколько гусей и пара индеек. Вся мебель состояла из простых скамеек, стола и постели, набитой сеном и покрытой толстым бельем: две меделянские собаки обыкновенно лежали на пороге избы. Юноша простоты ради отказался от воспоминаний прошедшего, он, очевидно, хотел быть Диогеном, каждый день уничтожал какую-нибудь приятную привычку, чтобы она не тяготила его, и все делал собственными руками.