Юзеф Крашевский - Два света

"Долго ли я буду страдать таким образом? — говорила себе на другой день бедная Поля. — О, пусть пройдет еще хоть день, хоть один час. Как тяжело будет расстаться со счастьем и начать страдания!"

Судьба сократила мучения девушки, ускорила развязку, в тот же день Юстин явился сверх ожиданий в Карлин. Со спокойной улыбкой на лице, в соломенной шляпе, в сером пальто, с палкой и книгой под мышками, с огромным пучком лесных цветов в руке, пришел добрый и простой сердцем поэт, не ожидая, что здесь должна решиться его участь. Передав всем поклоны от пана Атаназия, он равнодушно сел среди карлинского общества, потому что никогда не подчинялся светским обыкновениям и приличиям и, отирая пот с загорелого лба, с детской наивностью рассматривал окружавшие его лица.

Поля вздрогнула, как бы угадывая, что именно этого человека судьба соединит с нею, и почувствовала и гнев, и сострадание.

"За что же он будет страдать? — говорила она сама себе. — За что я возмущу его спокойствие и отравлю ему жизнь? За что наполню я душу этого человека вечною тоской, неверием, заставлю его только смеяться над миром Божиим? Но почему и не страдать ему? — продолжала думать девушка. — Ведь я сама мучаюсь, умираю, безумствую, что ж я буду жалеть его? Пусть и он страдает! О, с каким наслаждением я буду смотреть на его мучения! Я очарую, привлеку, обольщу его красотой, он не найдет сил вырваться из моих объятий. Прежде он смеялся надо мною, теперь будет плакать у моих ног. О, пусть страдает и он, и все люди!"

И в то время, как Поля оглядывала гостя с ног до головы, попеременно волнуемая гневом и состраданием, поэт после далекой прогулки из Шуры в Карлин спокойно отдыхал в гостиной, как дитя в колыбели. Алексей удивлялся равнодушию, с каким Юстин, по своему костюму, разговору, занятиям и взглядам на вещи, совершенно чуждый здешнему обществу, не старался приноравливаться к окружавшим его лицам, не сознавал себя низшим, потому что был человек другого света, и с полною свободой сына природы держал себя в гостиной.

Президент, не умея ценить этого оригинального лица, гнушаясь его простонародным костюмом, испытывал неприятное чувство, как будто дотрагивался до чего-то колючего и шероховатого. Прочие лица, может быть, не менее смущенные появлением этого редкого гостя, были, однако, снисходительнее к нему ради пана Атаназия. А между тем, поэт как будто не видал и даже не предполагал впечатления, которое производил собою, не смотрел на других, держал себя очень естественно, нисколько не заботясь о том, как смотрят на него окружающие.

— Чудную прогулку сделал я теперь из Шуры в Карлин! — громко оказал он, обращаясь к Юлиану и Алексею. — Так приятно свободному человеку весною идти пешком туда, куда манят глаза и сердце! Во-первых, в наших дремучих лесах сколько разных картин, по целым часам останавливали меня на одном месте! Леса, цветы, игра солнечных лучей, вой ветра и глубина оврагов… благовоние, тысячи распустившихся цветов, мириады насекомых, птицы, звери… куда ни взглянешь, везде картины. О, великий живописец — эта природа! Целый час стоял я на дороге и глядел на луговую площадку, на которой стояли старые ольхи, цвели желтые кувшинчики, паслось стадо и пастух играл на свирели. Потом остановил меня старик-нищий, я шел с ним до первой деревни и разговаривал, как с родным братом… В деревне у меня есть знакомый парень, он поет мне славные песни, я засиделся у него на завалинке. Потом я искал самой извилистой дороги, чтобы идти как можно дольше, надышаться весною… налюбоваться цветами…

Президент едва не разразился хохотом.

Поля вдруг обратилась к поэту с шутливым упреком:

— Значит, вы не спешили придти к нам, если искали самой длинной дороги?

— Спешил? Разумеется, нет, — отвечал Юстин. — Мне приятно видеть вас, но я уверен, что зимою и летом найду здесь все в одном и том же виде, тогда как красоты природы так часто изменяются, так чудно разнообразны и говорят мне о многом…

— Чего мы не понимаем? — с улыбкой спросила Анна.

— Конечно, потому что вы добровольно отреклись от всего, что может пробудить в вас вдохновение. Запертые в клетке, невнимательно глядя на природу и притом еще подчищенную и подстриженную садовником ради приличия, вы берете предметы разговора только из холодной книги или друг от друга. Не думаю, чтобы это было ново или любопытно.

Президент немного обиделся тоном пришельца и сказал ему с гордостью:

— Но, любезный друг, суди пологичнее: и в природе, повторяющейся каждый год, нет ничего слишком нового.

— Извините, во-первых, природа каждый год бывает вполне новою, а люди, которые не смотрят на нее, с каждым годом старятся… далее, она умеет соединить удивительное разнообразие, наконец, она неисчерпаема, а люди, заимствуя все из одних себя, скоро не будут находить пищи…

— Не буду спорить, потому что не стоит, — отвечал Карлинский, — и благодарю за комплимент.

— Я не привык говорить комплименты, — с улыбкой сказал Поддубинец, — потому что живу с природою, людьми, поэзией и сердцем. По мне, светские обычаи и вежливости — худые наставники.

— Это зависит от ученика, — прошептал президент, выходя из комнаты и пожимая плечами.

Юлиан, искренно сожалея, что милого его гостя приняли так грубо, подошел к Юстину, сел рядом с ним и пожал его руку. Но на лице поэта не заметно было, что колкие слова президента подействовали на него. Анна, очень любившая Юстина за то, что он приносил с собою настроение "святого дяди" (так она звала Атаназия), также подошла к нему с улыбкой и шепнула:

— Не сердитесь… мы понимаем и любим вас.

— О, не беспокойтесь об этом! Мне очень жаль людей, когда они иначе и хуже понимают свет и жизнь, но могу ли я препятствовать им в выборе, если сам хочу быть свободным?

Поля, не спуская глаз, издали глядела на поэта, как будто не решаясь подойти к нему и начать драму. Она измеряла противника и, может быть, соображала трудность предприятия.

"А если он вещим духом узнает мою притворную любовь и оттолкнет меня? — говорила себе девушка. — Во всяком случае, Юлиан будет презирать меня… этак будет еще лучше, и все падет на меня одну. Прежде я смеялась над ним, теперь, пожалуй, он будет смеяться надо мною… Нет! Я не хочу верить, чтобы он полюбил меня. Что я могу дать ему за благородную любовь, кроме холодного самопожертвования?"

Лихорадочные мысли толпились в голове девушки. Между тем Юстин с невозмутимым спокойствием отвечал на вопросы Юлиана и Алексея.

— Как ты можешь вести жизнь исключительно среди природы? — спрашивал Карлинский. — Как поэт, ты должен искать сочувствия слушателей, венков и славы.

— Я поэт и живу вдохновением. Божий мир, собственное сердце, старые песни, все прекрасное и святое — вот источники, из которых я утоляю жажду и наслаждаюсь таким счастьем, что смело могу встретить удары судьбы и они не возмутят веселого спокойствия души моей.