Александр Сегень - Невская битва. Солнце земли русской

— Пора уходить, — почти рыдая, объявил Биргеру брат Торкель. — Увы, но нам надо спасаться, иначе мы все превратимся или в пленников, или в эйнхериев [90] Эйнхерии — в германо-скандинавской мифологии духи павших воинов. .

— В Валгалле [91] Валгалла — небесное жилище павших воинов. хорошо, но нам туда рановато, — согласился Биргер. — Приказываю всем нашим и норвежцам садиться в шнеки и уходить на противоположный берег реки.

— Норвежцы и без твоего приказа туда давно переправились.

— Мерзавцы!

— Зато, если бы мы побеждали, они бы драли глотки, будто это лишь благодаря им.

С трудом удалось перебраться на шнеку, да и то в тот самый миг, когда Биргер и Торкель оказались на ее борту, какой-то дерзкий рус прямо на коне верхом въехал на мостик и почти успел вскочить на корабль. К счастью, его скинули в воду вместе с мостками и наконец отчалили от этого страшного, залитого шведской кровью берега. При погружении на шнеку тяжелую рану получил сам епископ Томас — кто-то из русских метко попал ему в лоб чеканом. Еще хорошо, что не острым концом, а то бы в Або пришлось назначать другого владыку.

В довершение всех несчастий, когда отплывали, Биргеру пришлось еще стать свидетелем того, как доблестно погиб верзила Рогер Альбелин. Он не успел попасть на шнеку, остался на берегу и сразился с тем самым негодяем, который чуть было не въехал прямо на коне на их корабль. Увы, Рогеру не удалось как следует проучить мерзавца.

— Давай, Рогер! Давай! Убей его! — кричали с борта шнеки Торкель и Нильс Мюрландик, но Альбелин все бился и бился с дикарем и никак не мог одолеть нахала, покуда тот сам не сразил одного из прекраснейших рыцарей Швеции, любимца самой королевы.

— О горе тебе, дорогая родина! — застонал Торкель при виде гибели Альбелина.

— Прощай, братец Рогер! — искренне заплакал Нильс. — А ведь мы так и не вписали тогда в грамоту про вшей, как ты просил…

На шнеке у кормчего нашелся мешочек с сушеным аскироном, который подали Биргеру, чтобы тот сам разжевывал и прикладывал к ране. Это оказалось еще одной мукой — во рту пересохло и жевать было невыносимо, то и дело приходилось сдерживать рвотные позывы. Наконец, разжевав первую пригоршню сушеной травы, Биргер выплюнул образовавшуюся кашицу и наложил на рану. Боль обострилась, но через некоторое время кровотечение уменьшилось. Это немного приободрило его и вселило надежду на спасение.

Продолжая жевать противную траву и прикладывать получаемую кашицу к пробоине на лице, Биргер уже с противоположного берега левым глазом разглядывал то, что происходило там, где они столь счастливо прожили несколько дней и столь несчастливо проснулись сегодня. Теперь он мог полноценно окинуть взором картину битвы. Картину ужасающую. Слева он видел полное торжество русов — там вовсю вязали пленных, среди которых многие были ранены, и им оказывали помощь, чему оставалось только подивиться, признавая, что эти русы не совсем уж законченные дикари и выродки.

Вдали на Неве можно было видеть несколько шнек, захваченных русами, около десятка. Это не радовало, как не радовала и картина происходящего посредине, где бои уже заканчивались и последние остатки его, Биргерова, войска, вяло сопротивляясь, тоже в основном сдавались в плен. Шатры измяты, многие повалены, некоторые даже сожжены. Оживление наблюдалось лишь при шнеках, которые шведы и норвежцы пытались увести от берега, а русы старались захватить.

Иное зрелище представлялось взору в большом ингерманландском селении, где полки Улофа, в целом сохранившие свою численность, держали упорную оборону против конницы и пехоты русов. Отсюда напрашивался вывод, что Биргеру теперь следует собрать здесь все войска, переправить их на тот берег, к самому устью, высадить и вместе с Улофом постараться перейти от обороны к нападению.

Но что это значило? Это значило, что Биргер должен будет признать свое поражение и полностью войти в подчинение к ярлу Улофу. Это значило, что отныне он утрачивает самостоятельность и становится всего лишь одним из полковников ярла Улофа Фаси. Если вторая половина дня принесет победу шведам, Улоф будет воспет как победитель, а спасенный им Биргер навеки сделается его должником. Разве это хорошо?

От окончательного осознания происшедшего он застонал и почувствовал, как теряет силы. В глазах у него поплыло, и, когда перед ним возникло свирепое лицо лучшего норвежского военачальника Мьёльнирна, с горькой усмешкой Биргер невольно подумал: «Это что же, Мьёльнирн тоже попал вместе со мною в Валгаллу?»

— Позволь спросить тебя, Биргер Фольконунг, что случилось с тобой и почему ты валяешь дурака на этом берегу? — прорычал норвежец грозно.

— Мне показалось, что тебе одиноко валять тут дурака, вот я и приплыл к тебе на подмогу, — раздраженно ответил Биргер.

— Мы всё видели, — продолжал наглеть Мьёльнирн. — Вы, шведы, оказались никчемными воинами. Из-за вас погибли многие наши люди, оказавшиеся вместе с вами на том берегу. Пришло время держать ответ, Биргер! Швеция — преступная страна. Мы, норвежцы, всегда держали пальму первенства в нашем мире, но вам захотелось стать первыми, и вот теперь мы все страдаем из-за вас.

— Не время сводить счеты, Мьёльнирн. Ей-богу, не время! — простонал Биргер голосом умирающего, сам понимая, что этого звероподобного негодяя нельзя разжалобить.

— Вы заманили нас сюда, а сами не могли даже хорошенько разведать обстановку, — продолжал Мьёльнирн убийственным голосом. — Как получилось, что вы преспокойненько пировали, а в это время сюда пришла столь многочисленная рать дикарей?

— Что произошло, того не переделать, — вздохнул Биргер. — Потом будем сводить счеты. Сейчас надо думать о том, как исправлять сложившуюся пагубную обстановку. Ведь ты же воин не хуже меня и не хуже меня знаешь, что сейчас надо действовать, а не рассуждать и не искать виноватых.

— Ты еще смеешь сравнивать меня с собой, шведская морда! — заорал норвежец, хватаясь за рукоять меча. Торкель встал между ними, тоже держа руку на своем мече. Биргер хотел было еще раз воззвать к разуму Мьёльнирна, но только махнул рукой — какой может быть разум у этого болвана, которому все равно кого убивать, лишь бы наслаждаться смертью.

Драка не произошла. Мьёльнирн порычал еще немного и, пылая гневом, удалился.

— Плохо дело, — сказал Торкель.

— Вижу.

— Датчане и норвежцы, сидящие на этом берегу, решительно настроены расправиться с нами. Финны на нашей стороне, но тоже далеко не все.

— Это безумие, Торкель!

— А я всегда говорил, что надо идти сюда только нам, взяв с собой только финнов и готландцев, а всю эту датскую и норвежскую мразь не трогать.