Александр Сегень - Невская битва. Солнце земли русской

— Господь наш заповедовал в неделю отдых творити, ибо и Сам Творец, сотворивый небо и землю, в седьмый день отдохновенствовал. Князь же Александр Ярославич почитаем повсюду как великий соблюдатель заветов Господа, а посему в воскресный день не станет затевать сражения, дождется понедельника. В воскресенье же заблаговременно причастится Святых Тайн.

Андрей и сам старался соблюдать заповедь воскресного дня, а потому рассудил, что и он бы назначил битву на понедельник. Матушка только рада была, что он еще на день задержался в Рюриковом Городище при ней, при гробе старшего братца Феди. К вечеру своею рукой напекла пирогов с начинками двадцати видов и уложила их завернутыми в льняные ширинки в большую укладку, которую вез на крупе своего коня второй оруженосец Андрея Евстафий Туреня.

В пути им довелось немного задержаться. Подъезжая к окрестностям Липогодского озера, они учуяли запах дыма, который, усиливаясь, становился все более смрадным, невыносимо удушливым. Наконец, они увидели и причину сего удушливого смрада — огромный пожар, горело чье-то поместье, распространяя повсюду небывало черный и вонючий дым. Когда подъехали к крестьянам, стоявшим поблизости и радостно взирающим на огненное лиходейство, те поначалу долго отпирались, но наконец признались, что в честь воскресного праздничка сами сожгли обиталище некоего то ли колдуна, то ли ведьмы.

— Так кто же тут жил — ведьма или ведьмак? — удивился князь Андрей.

— Распетушье, — был ответ крестьянского старшины.

— Не понимаю, — пожал плечами Андрей.

— Що же тут непонятного, свитлый княже! — фыркнул ретивый старшина, как видно являвшийся главным затейником устроенной огненной расправы. — Ни черт, ни сатана, ни видьма, ни видьмак, ни баба, ни мужик. Одним словом — раздевулье.

— Ты, княже, хоть и уже давно от мамки оторвался, а, видать, не видаешь, що бывають такие межеумки — и то и другое в едине человике, — сказал другой крестьянин и тотчас получил от старшины великовесомую затрещину, выразившую в себе красноречивое поучение, что с князьями таким ладом не полагается разговаривать.

— Слыхал я, что бывают некие куреи, которые являют собой оба пола, но, признаться, полагал, что сие есть баснословие, — почесал в затылке князь Андрей. — И что же оно, сие распетушье? И впрямь колдовством занималось?

— Усю округу умучил своими чарами, клятый двусбруйный выродок, — ответил старшина. — И дити пропадали, и жинки чахли, и скот безумствовал, усего не перебачишь, що сей двуснастный демон наробил. То явится в виде чернявого красавца и сведет с ума якуюсь слабополую дуру. То навстричь того — придет к молодому парню в виде чернявой баскавицы, оморочит бедного, да так, что тот сохнет, сохнет да и ссохнется намертво. Вот мы и постановили его гниздо дотла спалить.

— А сам он… Или оно… Распетушье сие где оказалось?

— А там и сгорело, слава Тебе Господи!

— А ты, стало быть, старшина сельский? Яко звать тя?

— Кирила Строгонос я.

— Вот что, Кирила. Мне теперь не время с тобой разбираться, а на обратном пути я к тебе в село заеду да хватану тебя в управы. Как сие так происходит, что без властного дозволения вы тут кого попало жещи будете! Этак вы и друг друга перепалите намертво, что на всей земле ни одного русского человека не останется.

— Напрасно, княже, ты гниваешься, — испугался Строгонос. — Распетушье сие николько на русьского человика не было уподобием своим сходно. И такое черномырдое, будто бесерьмень али жиденя. Егда же мы его в доме заколотили и зажгли, оно на нас из пещной трубы голосило нерусьскими словесы. Страшно!

— Видать, и впрямь нерусское, — заступился за старшину Строгоноса отрок Евстафий. — Ишь, вонищу какую по себе развело, прогорая! И что у него в потрохах было, неведомо, право слово! Эть, эть, яко смердит!

— Может, оно самого анчихриста во утробе вынашивало, — вставил свое слово крестьянин, уже один раз битый по загривку старшиною.

— Стало быть, не без пользы мы его в воню злоутробия сатанинского принесли, — молвил старшина Строгонос, выказывая владение уставами церковных молитв.

— Однако же явили жестокоуправство, — встрял в разговор Никита Переяска. — Следовало сего распетушного злодея посадить в оковы и везти в град Русалим, где есть святой праведник Елпидифорий. Он молится не токмо о продавших душу диаболю, но и даже о самих чертей скорейшему спасению и наставлению на путь истинный. О том свидетельствует даже и само имя праведника, ибо Елпидифорий эллиньски означает «дающий надежду».

— Неужто и о чертях, прости Господи?! — подивились крестьяне, произведшие самосуд над колдуном.

— Истинно глаголю вам! — проповедовал Никита с важным видом. — А уж таких, как ваш межеумок, к нему сотными приводят. Ставят пред ним на колени, а он только произнесет: «Обрати, Господи, сих заблудших овец в истинную веру Православную!» И сей же час по слову Елпидифория они начинают визжать и крутиться волчком по земли. Изо ртов у них черный и смрадный дым валит, подобный тому, что тут распространился, и прочь вся черная сила выходит.

По истечении нечистого духа встают, приняв облик христианский, падают к руке праведника, лобзают руку ему и поют «Воскресение Христово видевше…» А Елпидифорий, проливая чистые слезы, благословляет их и возвращается в свою келью, где продолжает непрестанно молиться о спасении чертей и всего ада преисподней…

— Опомнись, Никита! — не сдержался более слушать князь Андрей. — В какой соблазн вводишь малых сих! Они ж тебе верят!

— Верим, — закивал один из крестьян и тотчас получил оплеушное благословение от старшины Строгоноса.

— Вируем в Бога, а тоби, брехун, немного, — проворчал Строгонос. — Не может того быти, щобы праведник за чертеняк молился. Либо он праведник и о нашем спасении печется, либо он такое ж самое распетушье!

— Отсохни твои уста, земледелец! — возмутился Никита, и на сей раз был-таки награжден затрещиной, которую с наслаждением выдал ему князь Андрей Ярославич.

Следовало ехать далее, но любопытство распаляло князя, и он остался досмотреть, что будет дальше. Время от времени ему приходилось вновь и вновь осаживать говорливого Переяску, удостаивая его подзатыльниками, но тот готов был страдать, только бы развивать свою любимую тему про старца Елпидифория.

Когда усадьба колдуна сгорела дотла и обвалилась, дождались, покуда догорит, и пошли растаскивать погорелки в поисках обугленных костей межеумка. Им попадались разные костяки, но все по природе своей звериные — кабаний, волчий, лошадиный, не было только человеческих. Ужас постепенно наполнил души похлеще, чем смрадный дым легкие. Не знали, что и подумать.

Неуёмный Никита и тут выдвинул свои выводы: