Павел Загребельный - Смерть в Киеве

- Почему же не просишь слова? Или в Киеве нечего тебе сказать?

- Всюду имею что сказать, княже, - встал Громило. - Дозволь?

- Говори.

- Слово мое будет таковым...

- Про суздальского коника речь уже была когда-то, - напомнил ему Долгорукий. - Обещал я тебе, что войдет наш неказистый, да зато крепкий конек в киевские ворота?

- Обещал, княже, и стало так.

- Так о чем же будет твоя речь? Снова про коня?

- Как всегда, княже. Про коня, но и не про коня. А еще про барсука. Жил себе барсук у воды. Была у него просторная нора, стар он был, сед, оброс жиром, привык к своей норе, любил вольготность, запах увядших трав, гнилых листьев, любил тишину и покой для себя... Но вот мимо барсуковой норы провел однажды жеребец табун тарпанов на водопой. Задрожала земля, ржанье раскололо тишину, жеребец вошел в воду по самое брюхо, понюхал, начал пить, а за ним - и весь табун. Понравилась тарпанам эта вода, начали бегать они туда ежедневно, каждый день теперь дрожала земля и раздирался воздух над норой барсука, растрясался жир барсука, пропал сон, все нарушилось. Тарпаны входили в воду по самое брюхо, пили долго и жадно, жили там на воде утки, гуси, лебеди, журавли, никому тарпаны не мешали, а барсук выглядывал из своего укрытия и злился все больше и больше. Когда же тарпаны выходили из воды и, резвясь, начинали кататься на траве, барсук и вовсе не мог снести такого надругательства, потому что приходилось ему прятать свою морду глубоко в нору. И вот, сидя в самой глубине, барсук надумал отомстить жеребцу. Ночью, когда все спало, вырыл подземную западню как раз на пути тарпанов, принялся ждать. Жеребец летел впереди табуна, вскочил ногой в эту нору, кость хрустнула, от боли заржал жеребец, а барсук сидел в своей норе и потирал толстые лапы. Вот так, вот так... На этом и конец притче. Здоров будь, княже, да остерегайся барсуков!

- Да будь они прокляты все! - подал неожиданно голос Войтишич, так что все даже взглянули на него, и многие отметили, что старый воевода вельми похож на старого жирного барсука.

- Ну, так, может, теперь и песню, Вацьо? - спросил Долгорукий, отпив в знак благодарности Громиле.

Вацьо встал за князем, закрыл глаза, сложил на груди руки, сочным голосом начал: "Ой, кровавый танец, ой, в кровавом танце..." - "Да не выведу конца!" - подхватил Юрий, а за ним и все, кто умел и хотел петь, кроме иереев, которым приличествовало петь лишь псалмы, кондаки да тропари.

"Что выведу - то прервется, - продолжалась песня, - что выведу - то прервется, а мой милый засмеется. Молодая ключница по замку ходила, ключами звонила, - встаньте, не лежите! Встаньте, не лежите - весну сторожите!"

- Про дружину, про дружину! - закричали за столами, и Вацьо начал новую: "Пустим стрелу, как гром по небу, поскачем на конях, как мелкий дождик, сверкнем саблями, как солнце в тучах..."

- Поешь, княже, - капризно молвила княжна Ольга Берладнику, - а со мной и не заговоришь...

- Почитаю тебя, княжна.

- А ежели мне этого мало?

- Преклоняюсь перед тобой.

- И этого мало.

- Перед твоей красотой преклоняюсь.

- Княжеские дочери рано замуж выходят, правда?

- Этого требует их положение.

- Я не покорюсь! Ни за кого не выйду!

- Ты очень красива, за тобой приедет хоть и сам император.

- Не пойду и за императора! К тому же он, наверное, стар.

- А если молод?

- Все едино.

- Твоя сестра пошла в Новгород-Северский и уже княгиня.

- Я выше ее. Сижу рядом с тобой, княже, и уже одним этим выше.

- Люди не могут сидеть всю жизнь.

- А быть рядом - могут?

- Тяжко. Жизнь не дает человеку покоя.

- Ты же сильный, княже.

- Ну, верно. Но что значит сила одного человека? Вот я тут, а княгиня моя и сын малый, тоже Иван, в Смоленске. И не могу быть возле них. Сила моя кончается.

- А возле меня?

- Возле тебя сижу.

- И не говоришь со мною, а поешь!

- Теперь говорю.

- Мне мало! Не я мала еще, а мне мало, князь Иван! Я не мала! Слышишь?

А на другом конце стола Оляндра набрасывалась на Иваницу:

- Я пою, а ты молчишь!

- Вот уж! Во мне и так все поет.

- Все поют, а ты разве не умеешь?

- Возле тебя все забудешь. Уж я забыл, спал ли когда-нибудь с девками или нет.

- Не девка я. Боярыней стану!

- Вот уж!

- Ну, так посмотрим же!

Она соскочила со своего места, перебежала через всю гридницу, прыгнула прямо на колени Долгорукому, взвизгнула:

- Удержишь ли, княже!

Все испуганно умолкли от такой неожиданно-беспутной выходки, глаза прежде всего метнулись на иереев: не осудят ли? Но епископ Нифонт, изголодавшись в порубе, так налегал на еду, что ему стало даже дурно, его пришлось вывести из-за стола и уложить в повалуше, чтобы отдышался; те же, которые остались в гриднице, отворачивали взгляды, только игумен Анания, завистливо взглянув на приманчивую Оляндру, пробормотал сухими губами:

- "Воздерживайтесь и молитесь, дабы не войти во искушение. Ибо дух охоч, тело же немощно".

На чье тело он намекал? На свое или на княжеское?

- Дай хоть обед закончить, - засмеялся князь Юрий, обращаясь к Оляндре и принимая ее смелый вызов, - потому что лучше грешить сытым, чем голодным.

- Так накорми и меня, княже, - пьяно попросила Оляндра.

- Чем же?

- Люблю все печеное из теста. Калачи, толченики, хворост...

- И с медом?

- И с медом, княже! Сама сладкая, сладкое и люблю... Только нет ведь моего Вырывца.

- Земля ему пухом, - поднял Юрий свою чашу, - выпьем же за упокой душ воинов наших павших.

Все выпили, Оляндра от неудержимого веселья ударилась в печаль, всхлипнула, намереваясь спрятать свое лицо на груди у Долгорукого, тот повел плечом.

- Обещал же мне! - сквозь слезы начала клянчить Оляндра.

- Что же я обещал? - полюбопытствовал уже и сам Долгорукий, все больше удивляясь переменам, которые мгновенно происходили в этой непостижимой суздальчанке.

- Боярыней сделать меня обещал.

- Боярыней?

- За моего Вырывца...

- Ну, - Долгорукий малость растерялся, не велел я никого в Киеве обижать... Петрило!

- Тут! - крикнул восьминник.

- Подойди! - велел князь.

Петрило торопливо примчался к Юрию, встал рядом с ним, заискивающе засверкал глазами.

- Вот, Петрило, - промолвил князь, - когда-то мне жизнь спас. Никогда этого не забуду. Слуга мне - до конца жизни, хотя и не служивши. Был у Изяслава восьминником, а остался в Киеве. Хочешь ко мне?

- Все для тебя, княже, готов! Людей твоих...

- Дружину дам, воеводой хочешь?

- Будь ласков, оставь восьминником. Привычно уже, и толк умею дать Киеву.

- Тогда так: Петрило отныне мой восьминник в Киеве. Все ли цело в городе?

- Все, княже.

- Не затронуты дворы ни боярские, ни чьи-либо другие?

- Поставлена стража там, где без хозяина.

- Как же это: без хозяина?

Петрило замялся.

- Говори.

- Бежали с Изяславом бояре. Потому как боялись. Изяслав, когда вступил в Киев после Игоря, многих бояр взял в плен, Данилу Великого, Гюргия Прокоповича, Ивора Гюргиевича, внука Мстиславова. Отпустил их лишь за выкуп великий. Вот теперь Изяславовы бояре бежали со своим князем. Боялись, что и ты как Изяслав. А я знал: не такой. И воевода Войтишич знал... И...