Павел Загребельный - Смерть в Киеве

- Тебе виднее.

- Идут ко мне ободранные, обиженные, перепуганные, едва живые, грязные, плюгавые, завшивевшие, в струпьях и чиряках, замухрышные, дерзкие, голые и босые, часто с пустыми руками, иногда с добром, добыть которое дозволит судьба или случай, бывают умелые воины, а чаще всего неуклюжие и никчемные. Однако все это не беда, потому что человека можно и научить, и вымыть, и одеть, и согреть да накормить. Труднее сделать его отважным, когда у него трусливое сердце, из-за чего и пришлось мне прибегать к некоторым выдумкам, дабы определить меру отважности того или иного. Так и с этими прорубями. Кто хочет пристать к берладникам, должен проплыть подо льдом, нырнув в одной проруби и вынырнув в другой.

- И ты, княже, загоняешь их в проруби? - спросила Ольга.

- Не загоняю - лезут сами.

- Будто темные язычники при крещении?

- Нет, тут с темной душой никто нырять не станет. Да и зачем?

- И ты нам покажешь, княже? - не отставала от него княжна.

- Ежели великий князь дозволит...

- Не будем мешать, - поднял руку князь Юрий. - Мы твои гости, князь Иван, - гости незваные, дело, ради которого прибыли, подождет, ты же делай свое дело.

- Дело не дело, а так - наша берладницкая выдумка. - Берладник всячески старался не придавать значения тому, что происходило здесь до сих пор, до приезда князей, и что должно было теперь снова возобновиться. Если подумать, то перед мужчинами он и не колебался бы, но тут была эта нежная девушка высокого рода, невольно нарушался берладницкий обычай не допускать к своим делам женщин, князь Иван даже опасался, что либо взбунтуются его берладники, либо просто не захочет ни один из тех, которые должны были нырять под лед, бросаться в прорубь, ссылаясь на то, что нарушен обычай, согласно которому женские глаза не могли наблюдать ни за их позором, ни за их геройством.

- Кто там у нас еще? - громко спросил Берладник, подавляя растерянность, которую никто в нем и не заметил. - Где тут киевлянин? Кузьма, ты здесь?

- Здесь, - откликнулось голосом грубым и словно бы злым, и наперед тотчас же протолкался высокий плечистый человек в красиво сшитом корзне и сапогах из собачьего меха, в косматой черной шапке, из-под которой виднелась круглая, огромная, как решето, исклеванная оспой харя, красновато-медная, лоснящаяся, будто смазанная жиром.

- Готов? - спросил Берладник.

- Давно! - гаркнул рябой и начал бросать на руки товарищей шапку, корзно, сапоги, сдирал с себя одежду и обувь быстро, сердито, рывками, остался в одной лишь длинной сорочке из сероватой шерсти; вид теперь у него был вельми смешной, потому что к этой мягкой длинной сорочке никак не подходила исклеванная оспой физиономия, какими-то неуместными казались толстые руки, стиснувшиеся в огромные кулачищи, то ли от холода, то ли от злости на всех тех, кто будет наблюдать его бессмысленное купание; не вязались с ней мохнатые ноги, которые двумя могучими столбами подпирали это огромное, неуклюжее, нескладное тело.

- Встань на сенцо! - крикнул кто-то из берладников, потому что здоровила босыми ногами стоял прямо на льду, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, ожидая, видимо, повеления Ивана.

- Молиться будешь? - спросил Иван Берладник.

- А зачем?

- Не боишься воды?

- Черта бы мне бояться!

- Тогда поклонись князьям - и с богом.

- Обойдутся твои князья...

Непочтительность этого грубого человека можно было бы оправдать, принимая во внимание нелегкое, быть может, и смертельное испытание, ожидавшее его. Поэтому на его дерзость не обратили внимания ни Долгорукий, ни князь Андрей, ни, ясное дело, Ольга, которой жаль было этого рябого и потому, что он должен нырять под лед, и потому, что он такой некрасивый, даже в сравнении со всеми этими неряшливыми, замшелыми берладниками, не говоря уже про князя Ивана. Сам князь Иван, привыкший еще и не к такому и зная наверняка, что все забудется, как только этот человек нырнет в холодную воду, немного отступил в сторону, чтобы гостям было виднее, и, приглашая и одновременно повелевая, протянул в сторону рябого руку, повернутую ладонью вверх, так, чтобы большой палец указывал прямо на прорубь. Дескать, прыгай, ныряй и либо сгинь навеки под толстым озерным льдом, либо же выныривай вон там и стань нашим до конца.

Но приглашением Берладника воспользовался не тот, в шерстяной сорочке, и не князья, продвинувшиеся поближе к проруби, чтобы было виднее, - проскочил, продрался сквозь дружину круглоголовый, круглоокий Силька, забежал наперед рябого, преградил ему путь к проруби, испуганно крикнул:

- Кузьма, куда?

- Ослеп, что ли? - оттолкнул его в сторону своей тяжелой рукой Кузьма, но что-то его привлекло в этом одетом чуть ли не по-княжески человеке; еще и не веря, но уже узнавая, он спросил: - Силька?

- Я, Кузьма, я! К тебе приехали эти князья, а ты под лед?

- Вынырну.

- А ежели...

- Сказал - вынырну! Отойди!

- Хоть сорочку сбрось - будет мешать...

- Без сорочки простужусь. Отойди!

- Кузьма!

Однако Кузьма оттолкнул Сильку с дороги и с разгона нырнул в черную воду так, что вода забурлила.

- Вот уж! - вздохнул Иваница, стоявший рядом с Дулебом, переводя взгляд то на Ивана Берладника, то на сумасшедшего Кузьму, который согласился лезть под лед, а теперь еще и удивляясь безмерно, сообразив, что был перед ними именно тот киевский Кузьма, ради которого добирались они сюда из самого Киева.

- Неужели тот самый Кузьма, Дулеб?

- Ты же видишь, - спокойно ответил Дулеб.

- А если не вынырнет?

- Не вынырнет - виновен.

Однако Кузьма вынырнул. Слипшийся чуб заслонял ему глаза, струи ледяной воды журчали по лицу. Он отфыркивался, неуклюже шлепал руками по воде, еще словно бы пытался плавать, что ли.

Ему закричали со всех сторон:

- Вылезай!

- Хватайся за лед!

- Одевайся в кожух!

- Беги в город!

Но Кузьма не слушал никого, продолжал плавать до тех пор, пока к проруби не подошел Иван Берладник и промолвил одно-единственное слово:

- Принят.

Тогда Кузьма мигом выскочил на лед, набросил прямо на мокрую сорочку одежду, просунул ноги в свои теплые сапоги из собачьей шкуры, выпил чашку какого-то питья, поданного ему с саней, и изо всех сил бросился бежать в город.

- Кузьма! - закричал ему вслед Силька. - Куда же ты, Кузьма?

- Пускай бежит, - сказал Берладник.

- И тебе его не жаль? - спросила княжна Ольга. Мокрый, на морозе.

- Пока добежит - согреется.

Князь Андрей тем временем подозвал к себе Сильку.

- Негоже тебе кричать здесь.

- Княже, это же Кузьма! Тот самый киевский Кузьма, ради которого...

- Мог бы сказать спокойно и почтительно.

- Я испугался: а если утонет? Тогда что?

- Ладно, иди. Лекарь, видел ты своего обвиненного?

- Кажется, - ответил Дулеб.

- Почему же не задержал?